смотри ему как кролик в рот, 
и вдруг — совсем наоборот! 
Улыбки как горох об стенку? 
Не суетись, вот ход конем: 
порасскажи ему о нем, 
взведи его самооценку 
на пьедестал и на престол... 
И тут же — мордою об стол! 



— Спасибо за добрые советы, Иван Афанасич, но 
кажется, эти стихи я где-то уже читала... 
— Был грех. Спер. Для «Травматологии любви». За 
свое выдал, — признался я, опустив глаза. 
— Ниче, прощаю. Ради пользы дела душеспасания и 
психопросвещения на что не пойдешь, — великодушно 
сказал ИАХ, совершая очередной опрокидон. ~ 
Я вот тоже работаю алконавтом не ради собственного 
удовольствия, а для всехнего блага по преимуществу. 
Огонь на себя, тсзть... Отчего порой и оказываюсь по 
части творческой потенции, научно выражаясь, в неконсистенции: 
Явилась муза в неглиже, 
А я —увы.., А я —уже... 


Мы было заухмылялись над несколько озорным 
двустишьицем, как вдруг увидели, что ИАХ плачет. 
Горько, навзрыд, ручьем слезы, две струйки стекли 
прямо на «Парнас», на голову мороженому Халявину, 
которого еще не успели съесть, отчего выражение его 
лица тоже стало плачущим. 

— Иван Афанасич!.. Что с вами? Расстроили мы вас? 
Чем-то обидели? — всполошилась Оля. 
— Не... не... Ни... ничего... 
— Иван Афанасьевич, да вы что? — вскинулся и ДС. 
— Если вы из-за творческой самооценки горюете, 
то напрасно. Вы самородок. 
— Поэтому-то я у вас и... подтибриваю... таскаю... 
заимствую кое-что, — неуклюже поддержал я. — Это 
вот тоже... без разрешения... для профнужд... 
Настояш,ая депрессия —• 
это, батенька, профессия. 
Настоящая тоска — 
это денег два возка! 



OO^poff QCo/iASuScoH, 

~~ He... не о том я, ребята, не... Не обращайте внимание 
на придурка поддатого... пьяные слезы... Как доктор 
говорит, маятниковая отмашка от эйфорического 
благодушия... А тоска моя горькая о любви несказанной, 
о Недоступной моей, и слаш;е тоски этой ничего 
для меня в жизни нет... 

Помните, доктор, пригласили вы меня как-то на 
свой домашний концерт музыку послушать и почитать 
мое кое-что. 

~ Было такое, и не раз, — подтвердил я. 

— Среди прочих выс1упала на том концерте девушка-
скрипачка, студентка консерватории. Имени намеренно 
не назову, но вы помните... 
— Да... Концерт Моцарта играла, Прокофьева... 
— Играла двояко: и плохо, и хорошо. Плохо, потому 
что допускала много технических погрешностей, неряшливостей 
исполнения — я, хоть и не музыкант, слух 
имею, к несчастью своему, абсолютный, малейшая 
фальшь мучает, тем паче скрипичная. А хорошо — потому 
что свежо, искренне, душеполетно, музыке отдаваясь 
как любимому человеку в первый раз отдаются... 
Так двояко и проняла меня игра ее — и наслаждением, 
и мучением. Тут же импровизнул: 

Мой милый друг, игра на скрипке