Владимир Леви
  ЦВЕТ СУДЬБЫ
     
     
     
    
    
    Маршрут, или о чем разговор
    ...Перешвыривая прибрежные камушки, набегают волны. Медленно, словно 
оставляя за собой право еще подумать, отходит плавучий дом. Смотрите, 
прощайтесь...
    Различима еще поседевшая пристань и дорога с провожающими, они уже смотрят 
в другую сторону: букашечные ребятишки, собачонка, деревья... Виден ветер, один 
ветер...
    Так захотелось войти в эту книгу, из какой-то другой. Отчаливающий корабль 
Времени...
    Смешно в каждой очередной книжке заново знакомиться, давайте просто начнем. 
Авторы, между прочим, именно для того и пишут, чтобы с кем-нибудь познакомиться.
 Хотя бы с собой.
    «...Вы защитите докторскую, получите руководство отделением психбольницы, 
заведование кафедрой или еще какое-нибудь повышение. Вам дадут писательский 
билет. Внимание общества довершит свое черное дело, и вы непоправимо 
изменитесь: несмотря на интерес к человеческой природе, вам будет наплевать на 
чьи-то болезни... Что вы думаете о моем характере и интеллекте по этому письму? 
»
    Ответы пишу под копирку. Но не только для памяти.
    Написанное живет жизнью самостоятельной. Дубликат, как фотография, — дверца 
в другое измерение. Видишь не только себя, но и пространство, в которое 
заключен, и его движение.
    Начиная, хотел дать подзаголовок: «Разговор в письмах, книга вторая». 
Первая, выпущенная в 1982 году, как и нынешняя, строилась на канве переписки, 
на обратной связи. Читатели и пациенты писали ее со мной.
    Продолжение — разговор в письмах, но книга другая.
    Не только в том дело, что прошло некое время и автор изменился, иначе пишет,
 иначе думает. Изменились и читатели, и пациенты..
    Неуверенное многоточие. Фразы из разных писем, почти наугад.
    « ..Сейчас я, кажется, разобралась во всех тонкостях человеческих 
взаимоотношений. Но мне все так же хочется повеситься»
    « ..В первом письме я просил вас помочь мне подойти к психологии Теперь я 
хочу попросить вас о другом, Владимир Львович. Помогите мне написать диплом».
    «...На портфеле я написал: «Чем хуже — тем лучше'» Со всеми учителями г<ер&.
сорился».
    Читать письма — почти то же самое, что вести психотерапевтический прием, 
где человека необходимо слушать. Люди — это те же книги, говорю я себе, но 
читать их труднее, не захлопнешь, если не нравятся
    «...Как не допустить ошибок при подборе кадров? Принимаю — кажется, 
нормальный человек Через два-три месяца выясняется — принял шизофреника. А если 
их четыре—пять, а то и более?..»
    «...Конфликтная ситуация является для меня высоко поднятым бревном. 
Самостоятельно снизить это бревно не удается».
    «.. Вот уже несколько лет я неудержимо хочу обладать гипнозом».
    «...Теперь за дело. Значит, так. Как бы ни было трудно и неприятно, на 
танцы — только трезвым».
    Видите, как тяжело парню, какая целеустремленность. Он прочел пару книжек 
Леви и решил, как он пишет, овладеть самоусовершенствованием, прислал мне свой 
дневник для ознакомления и указаний.
    Пять раз в жизни я писал письма авторам, поразившим меня своим талантом и 
человечностью. Преисполненный благодарности, просил о немногом: дочитать мое 
письмо до конца, если можно, ответить хоть парой слов...
    Из этих писем четыре остались без ответа. Осведомившись по случаю о судьбе 
одного, узнал, что оно полетело в мусорную корзину нераспечатанным. Было очень 
обидно. Лишь много лет спустя выяснилось, что любимый мой автор не вскрывал 
писем от читателей принципиально. Они мешали ему работать. Человек огненный, 
безмерно отзывчивый, он себя знал: развернешь — пиши пропало, подставишься 
любой отраве, начнешь отвечать, не на бумаге, так мысленно. Делать что-либо, 
экономя себя, он не умел. Надо было дописать задуманное, он догорал...
    На одно получил ответ. С любезностью, сдобренной ошибками правописания, мой 
кумир благодарил меня за понимание его исключительной занятости и подтверждал, 
что на все вопросы, мною задаваемые, и сверх того, можно найти исчерпывающие 
ответы в его сочинениях. Неприличная описка, размашистый автограф.
    Узнал позже — в доме у него было нечто вроде филиала психолечебницы. 
Тяжелобольная жена, двое дефективных детей.
    Еще одно письмо к знаменитости переписывал не единожды, присовокупляя 
новорожденную поэму (адресат — прекрасный поэт); перечитывал, устыжался, рвал 
на клочки, писал снова. Вышло, наконец, так гениально, что об отправлении не 
могло быть и речи. Не помышлял тогда, что через несколько лет у нас состоится 
встреча по его надобности. Совсем другой человек оказался передо мной, 
непохожий на того, которого я так обожал, принимая его и его писания за одно. 
Не хуже и не лучше, просто иной.
    Я уже начинал догадываться, что это закономерность.