|
все пойдет наперекосяк. Ну, полстакана сухого – куда ни шло, это под конец мы
себе позволим. По традиции о Льдине никто не заикался, чтобы, не дай бог, не
проснулась и не захрустела ревматическими суставами, и сегодняшние заботы мы
тщательно обходили стороной. Вспоминали разные эпизоды из нашей быстротекущей,
жен, детей, а Ваня развеселил нас историей с внуком Темкой. Несколько лет назад,
вернувшись из экспедиции, Ваня обнаружил, что внук уж вовсю работает языком, и
приступил к воспитанию.
– Я тебе кто? – спросил Ваня.
– Ты деда, – определил Темка. – Где мой шоколад?
– Какой я тебе, к черту, деда? – обиделся Ваня. – Нужно же ляпнуть такое… Я –
дружище! Повторить и запомнить навсегда!
– А шоколад будет? – уточнил Темка. – Ты – дружище!
А два месяца назад Ваня с Темкой на руках смотрел телевизор, горюя о
предстоящей разлуке с этим шкетом, и вдруг услышал: «Дружище, смотри, этому
дедушке сто двадцать лет, а он куда веселей тебя!»
Ваня еще что-то рассказывал, а у меня из головы не шел Андрей Гаранин.
Год с лишним прошел, и воды целое море утекло, а память перенесла меня в ту
комнатку на станции Лазарев, где Серега уговаривал Ваню рискнуть лететь к
айсбергу на чуть живой «Аннушке». Не забыть мне тот полет! Начинало штормить,
«Обь» все еще прижималась к айсбергу, а Ваня делал круги над самой водой, никак
не мог поднять машину, чтоб сесть на айсберг. На паршивые двадцать метров
поднять не мог! Все за борт выбросили, даже унты, куртки и шапки, а кончились
силы у «Аннушки»; вот-вот нырнет. И тогда Андрей стал тихо продвигаться к двери.
Серега следил за ним одним глазом, он угадал и, когда Андрей попытался рывком
открыть дверь, схватил его, удержал. Ваня все-таки на святом духе поднял
ераплан, посадил на айсберг, но Серега долго еще не мог прийти в себя.
Андрей явно хотел умереть! Он уже понимал, что болен неизлечимо, и хотел
умереть – товарищей выручить и себя освободить. Потом мы долго спорили,
ругались с Серегой – имеет ли человек право так поступить, не какой-нибудь
человек вообще, а конкретно Андрей Гаранин. В жизни каждого человека может быть
такой момент, когда цену этой жизни знает только он один, и чем продлевать
постылое существование – лучше пожертвовать им для других.
Рановато ушел ты, Андрей… Окно палаты было распахнуто, от липовой аллеи тянуло
медом, а в лесопарке гулял, веселился народ, и чей-то переворачивающий душу
голос тревожно спрашивал. «Куда ж мы уходим, когда над землею бушует весна?»
Год миновал, а я как сейчас вижу покрасневшие глаза Сереги и слышу голос
Андрея: «Разнюнился… Можно подумать, что это ты умираешь, а не я». Как жил, так
и ушел – с улыбкой. Я вздрогнул от чьего-то пристального взгляда: на меня
смотрел Серега. Он подошел к занавеске, тщательно ее задернул и вернулся на
место.
– Чуть не забыл, – спохватился Ваня. – Вашего медведя мы видели, километрах в
десяти шастает. Разводья вокруг, нерпа вылезает загорать, прокормится. А может,
посылочку сбросить?
– И записку, – подхватил док: – «Виновник строго наказан, возвращайся, любимый.
Целую, твой Груздев».
– До сих пор неутешен, – подтвердил Серега. – Когда я второй раз не отпустил
его с Филатовым на поиски, обвинил меня в черствости: «Может, он там голодный
сидит!» Это меня и убедило окончательно: не хватало еще, чтоб медведь моим
магнитологом пообедал!
Отвальная не получалась. Серега пошучивал, а держался на нервах: полночи
проторчал на радиостанции – обговаривал замену Косте Томилину, другие полночи
сочинял письмо Вере. Я сам зверею, когда надо развлекать общество, а в голове
хмель от недосыпа. Я выбил из бутылки пробку и разлил всем по сто капель сухого.
– За тех, кто в дрейфе!
– За тех, кто в пути, – поправил Серега, уставясь куда-то поверх моей головы.
Я обернулся. К потолку была подвешена гайка: спутники, космические корабли в
небе летают, а гайка на шпагате как была, так и осталась наиточнейшим «научным
прибором». Сколько раз о том, что начинаются подвижки льда, первой
предупреждала эта самая гайка! Висит себе, как мертвая, – раздевайся до трусов,
спи спокойно, дорогой товарищ, но если оживает… Гайка раскачивалась!
Мы без суматохи оделись и вышли на воздух. «Бум! Бум!» Это лупил по рельсу
дежурный. На набат в кают-компанию сбегался люд. Серега там уже распоряжался, а
метрах в пятидесяти за радиостанцией дымилось свежее разводье. Мои гаврики,
народ вышколенный, расчехляли моторы, полоса пока что была целехонькой, и
Серега жестом указал на самолет: рви, мол, когти, братишка. Что верно, то верно,
в воздухе я буду ему полезнее – изучу обстановку, дам запасные варианты. Минут
сорок я облетал окрестности, нанес на карту ледовую обстановку и сбросил Сереге
вымпел. А полоса-то наша – тю-тю, рожки да ножки от полосы остались, в самое
время мы драпанули! Но подвижки кончились, первый удар Льдина выдержала на
четверку, а сколько их еще будет – никто не знает и знать не может.
«НЕМНОГО СМАЗКИ»
Семенов взглянул на часы и отложил работу: пора идти в медпункт. Взглянул в
окно, поморщился – тепло и сыро… Надел шерстяные носки, поверх натянул меховые
унтята и сунул ноги в резиновые сапоги. Обувался он всегда не торопясь и
тщательно, этому еще на Скалистом Мысу научил его Георгий Степаныч, первый
|
|