несусветную чушь.
Вот как опасно быть на Севере излишне доверчивым. На восток Чукотки я летел в 
скверном настроении. Листочки с охотничьими приключениями, которые должны были 
дать как минимум печатный лист увлекательных рассказов, жгли карман. Я был 
противен самому себе: принять за матёрого полярного водка зелёного новичка, 
который не прожил на Севере и года! Я чувствовал себя как начинающий 
золотоискатель, который нашёл самородок и кукарекал от избытка радости до тех 
пор, пока ему популярно не объяснили, что это золото стоит три копейки тонна в 
базарный день вместе с доставкой, Я сидел в самолёте, до отказа загруженном 
негнущимися, как листы фанеры, мёрзлыми оленьими шкурами, и мрачно думал о том, 
что я невезучий и бездарный. Ночь я не спал, не успел позавтракать и замёрз, 
как бездомный пёс. К тому же сегодня было тринадцатое число, а на борту 
находилась женщина. И хотя члены экипажа с излишней горячностью доказывали друг 
другу, что они выше суеверий, второй пилот Гродский и бортмеханик Новосельцев 
почему-то особенно тщательно осмотрели приборы, радист Никифоров – рацию, а 
штурман Бондарев трижды уточнял маршрут. Я вспомнил одного знакомого капитана 
дальнего плавания, который должен был выйти в море тринадцатого. Он тоже был ни 
капельки не суеверен, но отчалил всё-таки в ноль часов 5 минут четырнадцатого. 
Но особенно меня донимала наша единственная пассажирка. Алла Крайнева, 
экспедитор Чукотторга, сопровождавшая шкуры на торговую базу, оказалась на 
редкость словоохотливой особой. Лётчики были заняты, и Алла вынуждена была 
удовлетворяться моим обществом, хотя оно устраивало её частично, поскольку 
женщине не очень льстит, когда у собеседника не закрывается рот от зевков. Тем 
не менее за каких-нибудь десять минут Алла израсходовала столько слов, сколько 
менее расточительному человеку хватило бы на пару месяцев. С неистощимой 
изобретательностью она придумывала темы, перескакивала с одной на другую и 
всячески давала понять, что моя постная физиономия и симуляция глухоты не 
заставят её отказаться от святого права болтать без умолку. Я отвечал ей 
односложными репликами, зевками и мысленными пожеланиями провалиться ко всем 
чертям. Ожегшись на «полярном волке», я вовсе не хотел тратить своё драгоценное 
время на светскую болтовню с тружеником торговли. Мог ли я, жалкий глупец, 
подозревать, что настоящие полярные волки иной раз носят юбки?
– Извините, – прервал я, расстилая шубу на шкуры, – но мне нужно поспать, ночью 
не пришлось.
– Подумаешь, я тоже не спала, – возразила Алла. – Вечером освободилась поздно и 
семь километров домой оттопала, чтобы муж не злился. В три часа ночи только 
добралась.
Я печально улыбнулся. И это курносое существо хочет, чтобы остолоп 
корреспондент клюнул на пустую мормышку! Ночью, в пургу она «оттопала» семь 
километров! Пусть рассказывает эти сказки ослу подоверчивее, меня уже на мякине 
не проведёшь.
Командир корабля Денисенко обиделся за Крайневу.
– А вы попросите её рассказать, как она из Ванкарема до Шмидта добиралась, – 
предложил он. – Ведь Алла у нас Одиссей! Неужели не слышали?
Сон как метлой вымело.
– Конечно, конечно, – проворковал я, – слышал краешком уха. Так как же это 
случилось?
– Ну вот ещё, – Алла поскучнела. – Выбралась – и слава богу.
Историки дипломатии не устают петь дифирамбы Талейрану, который на Венском 
конгрессе проявил чудеса изворотливости, защищая интересы разгромленной Франции.
 Даже бальзаковский Вотрен, понимавший толк в людях, восторженно отозвался об 
этом угре в дипломатическом фраке, сделавшем невозможное. Но я полагаю, что 
тоже заслуживаю хотя бы скромной овации, потому что усилия, которые я приложил, 
чтобы выжать из потерявшей дар речи Аллы её одиссею, заслуживают этого знака 
внимания. Я мобилизовал всё своё красноречие, неизрасходованные запасы лести, 
изысканные комплименты, взывал к лучшим чувствам, и Алла, поначалу ошеломлённая 
внезапной переменой наших ролей, понемногу пришла в себя.
Московские, киевские и саратовские экспедиторы! Вы, бродяги торговли, пилигримы 
оптовых складов, рекламные миссионеры, развозящие товары в своих «пикапах» и по 
ночам мирно спящие в домашних и гостиничных постелях! Послушайте рассказ о том, 
как работают ваши коллеги на Чукотке, и гордитесь тем, что даже в вашей 
прозаической профессии таятся возможности сказочных приключений, достойных пера 
Джека Лондона.
Как вам объяснить, что значит для Севера самолёт? Сказать, что он надёжен, 
выгоден, удобен, – это не сказать ничего. Сегодня, когда Чукотка становится 
промышленной, когда её население каждые несколько лет удваивается и неизмеримо 
растёт потребность в товарах, а горы, пурга и тундра остаются такими же, какими 
были до нашей эры, самолёт не просто самое быстрое, а единственное современное 
средство передвижения. И на Чукотке к нему относятся, как к трамваю: так же 
лезут в него без очереди и ругаются, когда он опаздывает. Только масштабы, 
другие. Уж если самолёт опаздывает, то не на десять-двадцать минут, а на неделю,
 на месяц, потому что погода на Чукотке – это обычно непогода. Но всё равно 
далеко не каждый рискнёт в полярную зиму сменить самолёт на любой другой вид 
транспорта: утверждение что «самолёты хорошо, а олени лучше», вызывает шумное 
одобрение лишь в зрительном зале.
В ноябре 1962 года Алла Крайнева привезла в Ванкарем на самолёте груз всякой 
всячины. Очередной рейсовый самолёт задерживался, аэропорт назначения был 
закрыт, и Алла решила отправиться домой на попутных собаках. Экзотика, свежий 
воздух и никакой толкотни за билетами – сплошное удовольствие в хорошую погоду. 
Двести километров тундры были для видавших виды полярных псов расстоянием столь