усе… И девочка одна, прелестное существо с рано 
пробудившейся женственностью и остренькими коготками хищницы, которая презирает 
Витю, но уже дала ему обещание после школы выйти за него замуж – «выходит замуж 
молодость – не за кого, за что»… и большелобый Костя Садовский, флегматичный, 
растрепанный и отрешенный от всего земного увалень, перекатывающийся из класса 
в класс на тройках – гордость школы, победитель математических олимпиад, и с 
первого класса навсегда влюбленная в него Клара Умнышкова, которая на переменах 
пришивает ему пуговицы, кормит бутербродами и провожает домой, потому что Костя 
по дороге может застрять в сквере и до ночи заполнять блокнот формулами. Две 
пары – две судьбы… И поделилась своим кредо: как она против того, чтобы в 
спортивных школах из детей готовили рекордсменов, так и против того, чтобы 
просеивать учеников и выращивать из них гениев; гений сам найдется, он всегда 
пробьется, как травинка сквозь асфальт, а ее кредо – просто воспитывать 
порядочных людей. Сегодняшнему миру порядочные, честные люди нужны больше 
гениев! Гений – это землетрясение, а если даже металл устает, то человеческое 
общество тоже очень устало от непрерывных встрясок, и ему нужно опомниться, 
прийти в себя и спокойно подумать о вечных ценностях, хранителями которых были, 
есть и будут простые, порядочные люди.
И хотя виду не показала, но очень обрадовалась, когда Анисимов сказал, что 
совершенно с ней согласен и что они с Борисом не раз обсуждали эту тему. Но что 
значит – порядочный? Если человек не лжет и не делает подлостей, это еще совсем 
не значит, что он вполне порядочен… И об этом они тоже много спорили, 
соглашались в одном, расходились в другом, а потом, в какой-то момент, он 
сказал ей ту глупость насчет замужества, и больше никаких разговоров не было…
Почему же они так долго не возвращаются?
Как им сейчас, наверное, тяжко: темнота, пурга, медведи. Мужчины! И Михаил 
Иванович – встретишь его в Ленинграде на улице, никогда не подумаешь, что этот 
мягкий, тактичный, интеллигентный пожилой человек больше всего на свете 
озабочен судьбой диких и опасных зверей, и ради того, чтобы они жили своей 
положенной им от природы жизнью, каждый год многие месяцы проводит на краю 
земли. Очень хороший человек, таких подвижников теперь мало, а судьба какая-то 
странная, тоже без личного счастья… Закон, что ли, есть такой: если хороший и 
добрый человек – так без личного счастья? Неужели и Грише суждена такая участь?
А ведь Анисимов тоже не очень счастлив, с какой скрытой горечью он вспоминал о 
дочери…
– Я вижу фонарик! – закричал Гриша. – Они идут!
Анна Григорьевна и Чистяков бросились в тамбур.
– Все идут? – спросил Седых.
– Не видно еще, – ответил Гриша. – Я вижу троих… нет, четверых…
Невская встала, сердце ее гулко билось.
… Кислов… Зозуля… Солдатов…
Где, где остальные?
Она вдруг поняла, что все эти люди ей дороги, и что для нее было бы трагедией, 
если бы с кем-нибудь из них что-то произошло. Но ждала она, не отрывая взгляда 
от двери, одного человека, полузнакомого, ничего для нее не значащего, как она 
только что сама себе доказала.
В висках ощутимо пульсировала кровь, голова у нее закружилась.
«Боже мой, – садясь, подумала она, – какой ужас… Неужели я полюбила?»



ВОСЕМЬ КИЛОМЕТРОВ ПО КАРТЕ

От тригонометрического знака Кулебякин свернул налево, прошел шагов двести до 
холма с обесснеженной верхушкой и спустился на припай. С этой стороны острова 
лед был сплоченный, старый, и по нему Кулебякин двигался без особой опаски. Еще 
в сумерки он обратил внимание на вросший в припай или севший на мель небольшой 
айсберг примерно в километре от берега и наметил этот айсберг первым своим 
ориентиром. Оттуда путь следовало держать строго на юго-восток – задача не 
очень простая, но выполнимая: компас грелся в кармане куртки, и повсюду были 
разбросаны заструги, которые указывали направление получше компаса.
Самой большой удачей было то, что Медвежий находился именно на юго-востоке. На 
запад, скажем, Кулебякин идти бы не решился – не припай, а решето, разводье за 
разводьем, а в них нерпы и, значит, вокруг медведи. Здесь же он надеялся с ними 
не повстречаться, вероятность, во всяком случае, была почти нулевая, Зозуля так 
и говорил. Ну а если доведется…
Кулебякин поежился, нащупал за поясом топор (дров нарубил – на целую неделю 
хватит) и еле удержался от желания осветить фонариком окрестность: батарейки 
были на последнем издыхании, лучше их поберечь. А, медведей бояться – в Арктику 
не соваться! Ветер пока что дул в спину – вот бы стабилизатор кое-куда воткнуть,
 – весело подумал Кулебякин, лед был бугорчатый, но более или менее ровный, и 
ноги шли легко. Если б так до самого конца – за полтора часа отшагал бы! Ну, 
чтоб так до самого конца – это, конечно, фантазия, но сил ему хватит, в чем 
другом, а в своих силах он был уверен.
– Э-ге-гей! – крикнул он в темноту, как кричал когда-то ему отец, когда брал 
его, мальчишку, на охоту в тайгу. – Живем, Митрий!
Отец так и звал его – Митя, Митрий. Это потом с легкой руки Матвеича его 
перекрестили в Диму.
Несмотря на сосущий голод, он чувствовал в себе лихую приподнятость, которая 
появлялась всегда, когда он принимался за настоящее дело.
– Жи-вем!
В избушке с ее сперт