мне говорили, что готовы оказаться со мной на необитаемом острове!
Прыг-скок побагровел. Все заулыбались.
– Боже мой! – спохватилась Ксения Авдеевна. – Скорее домой! Дедушка, когда 
приходит катер?
– Катер? – Потапыч почесал в затылке. – Сейчас сообразим. Значит, сегодня 
вторник, девятое. Раз, два, три недели – тридцатое, да еще пять дней… 
Четвертого августа.
– Что четвертого августа? – тупо спросил Раков.
– Как что? – удивился Потапыч. – Катер, как и заказано, придет четвертого 
августа. А чего раньше? Островов здесь тыща, а катер – один.
Все остолбенели.
– Ну, что нам с вами делать, Сусанин в юбке? – задумчиво спросил Лев Иванович.
Машенька пожала плечами.
– Что хотите, – хмыкнув, сказала она. – Например, можете меня избить.



О, ДАЙТЕ, ДАЙТЕ МНЕ ЛОПАТУ!

Начался такой галдеж, что в озере поднялись волны.
– Так вот почему этот академик, эта старая лиса, потребовал, чтобы я доил 
корову! – надрывался Раков.
– А у меня он щупал мускулы и советовал рыть землю, – пожаловался Прыг-скок. – 
Я был уверен, что это шутка!
– Когда Иван Максимович дает советы, он никогда не шутит, – холодно сказала 
Машенька. – Вы должны понять, что физический труд на свежем воздухе буквально 
преобразит вашу нервную систему. Оставьте патентованные лекарства и ванны 
глубоким старикам и инвалидам.
– Нет уж, вы оставьте! – воскликнул Раков. – Я, слава Богу, лечился в двадцати 
санаториях и всегда уезжал как огурчик, хотя и не доил корову на свежем воздухе.
 Физический труд! Я лично не для того выложил сто новых советских рублей, чтобы 
колоть дрова и варить щи. Варить щи! Ха-ха-ха!
От одной только мысли, что его хотят заставить варить щи, Раков пришел в такую 
ярость, что на минуту потерял дар речи.

– Если позволите, Илья Лукич, – вежливо обратился к нему Юрик, – маленькая 
просьба: не кладите, пожалуйста, в щи лавровый лист. Перчику немножко куда ни 
шло.
– А я люблю оладьи из тертой картошки, – заискивающе сообщил Шурик. – 
Пожалуйста, Илья Лукич, будьте так добры, делайте почаще оладьи из тертой 
картошки!
– Я тебе таких оладий сделаю!.. – грозно пообещал Раков.
– Большое спасибо, Илья Лукич, – поблагодарил Шурик. – Со сметаной, пожалуйста!
– Они еще могут шутить! – прохныкала Ксения Авдеевна.
– Положение серьезное, – сказал Ладья. – Нужно подумать.
– Чего там думать? – нетерпеливо сказал Борис. – Хватит киснуть! Посмотрите на 
самого мудрого из нас! Вот с кого брать пример!
Шницель, вне себя от восторга, с радостным лаем носился по опушке. Он гонялся 
за бабочками, прыгал, становился на задние лапы, всем своим видом давая понять, 
что он всем доволен, что мирские хлопоты не его собачье дело.
– Этому воришке, видите ли, весело! – возмущался Раков. – Слопал мою ветчину и 
прыгает от восторга.
– А я завидую псу, – торжественно изрек Лев Иванович. – Для меня сейчас 
глубокой иронии исполнены слова, которые я где-то читал: «Нам приятно и лестно, 
что мы знаем о мире больше, чем знает собака». В неведении тоже есть свое 
счастье, в то время как знание часто делает человека печальным. Я бы хотел, как 
и этот пес, не знать о том глупом положении, в котором мы очутились.
– Чепуха какая-то, – возвестил Раков.
– А я не завидую, совсем нет, – мечтательно сказал Игорь Тарасович, медленно 
пощипывая бородку. – Собаке многого не дано. Она лишена величайшего наслаждения,
 доступного мне, – мышления; она не будет проводить долгие и волнующие часы, 
размышляя над осколком древнего сосуда и восстанавливая в своем воображении 
историю его существования; она никогда не окунется в волшебный мир прошлого, 
ибо с прошлым ее связывает не мысль, а инстинкты.
– Что вы болтаете? – раздраженно спросил Раков.
– Кто знает, – сказал профессор, – быть может, мы недооцениваем силу ума 
животных, которые нас окружают. Мы многого еще о них не знаем. Посмотрите, как 
Шницель заигрывает со старым козлом. Можете ли вы с достоверностью утверждать, 
что между этими двумя четвероногими нет интеллектуального контакта? Я верю, что 
собаки понимают музыку, причем иной раз лучше, чем некоторые люди… Вот вы, 
Раков, слушали Лунную сонату Бетховена?
– Лично меня оскорбляет сравнение с этой дрянной собакой, – обиделся Раков.

Машенька, с улыбкой слушавшая весь этот разговор, знаком остановила новую 
вспышку Ракова.
– Поговорите, товарищи, в красном уголке, – примирительно сказала она, – а мы с 
Потапычем позаботимся насчет обеда. Пожалуйста, проводите их, Петр Потапыч.
Красный уголок служил одновременно и конторой. У окна стоял письменный стол, а 
справа на стене висела большая картина: Лев Толстой в тельняшке и плавках. Не 
успели мы изумиться, как выяснилось, что это Потапыч, которого запечатлел