– Вразнос, – согласился Чернышёв. – Ползём по инерции, авось дойдём.
Я вдруг вспомнил.
– Архипыч, – сказал я, – прости, что невпопад. Ты говорил, что больше всего 
веришь двум людям, а назвал только Машу. Только сейчас я догадался, кто второй.
– Баран ты, Паша, – с неожиданной лаской в голосе отозвался Чернышёв, – 
беззубый и с куриными мозгами.
– Пусть баран, но зато я знаю, кто второй. Лёжа на борту, «Семён Дежнев» 
медленно вползал в шугу.



Вместо эпилога

В больнице я провалялся месяца полтора, пока хирург не привёл в порядок мои 
ребра. Первое время я лежал в одной палате с Воротилиным, могучий организм 
которого за две недели преодолел жесточайшее воспаление лёгких: все-таки в 
ледяной воде Филя пробарахтался минут десять, не меньше.
Иногда нас навещал Перышкин.
– В цирк бы тебе, Филя, – посмеивался он, – большие деньги заработаешь.
Когда Филя поскользнулся и упал с крыла мостика в море, он так окоченел, что 
руки ему отказали и он не в силах был ухватиться за брошенный с борта «Буйного» 
конец. «Как подумал, что из-за этой глупости пацанов не увижу, – простодушно 
рассказывал он, – от злости взял да и вцепился в конец зубами». Так его и 
подняли.
Выздоровев, Филя выполнил своё обещание и увёз Федю в деревню поохотиться. 
Теперь они вместе рыбачат на «Вязьме».
Иногда получаю письма от Баландина. Он взял Никиту к себе на кафедру, и оба они 
чрезвычайно довольны совместной работой – исследуют новые средства защиты 
против обледенения. Этой же проблемой занимаются в Полярном институте Ерофеев и 
Кудрейко.
Корсакова я потерял из виду. Говорят, он пишет большую монографию по материалам 
экспедиции и с успехом выступил на международном симпозиуме по проблемам 
обледенения. Судя по тому, что меня перевели в отдел писем, своих слов на ветер 
Виктор Сергеич зря не бросает.
С Чернышёвым мы видимся часто, моя редакция находится недалеко от гавани, и 
после работы я захожу к нему на буксир, на котором он служит боцманом. Обычно 
мы идём домой пешком, вспоминаем, ругаемся, спорим. Чернышёв ничуть не 
изменился, разве что стал ещё язвительнее: «лещей» заставляет натирать паркет и 
выбивать ковры, не спускает глаз с «бесовки», подарившей ему долгожданного сына,
 посмеивается над коллегами-капитанами и начальством, которое то и дело 
отзывает боцмана с буксира для сочинения наставлений по борьбе с обледенением. 
А сам, не таясь, считает дни, когда срок пройдёт и ему возвратят диплом. С 
Лыковым, Птахой, Воротилиным и другими своими ребятами он поддерживает 
постоянную связь, чтобы сразу забрать их, как только получит новое судно.
А «Семён Дежнев» погиб тогда, на наших глазах. Не сумел Чернышёв выбросить 
судно на берег, каких-то нескольких минут хода ему не хватило. И «Буйный» не 
успел – пошла крупная зыбь…
Нас четверых снял вертолёт, завис, покружился над беспомощным судном, и второй 
раз я увидел, как на глаза Чернышёва навернулись слезы. Вверх килем «Семён 
Дежнев» плавал недолго, да и какое это имеет значение – сколько. Почти каждую 
ночь мне снятся кошмары: чудовищные глыбы льда, лежащий на борту, похожий, на 
мёртвого кита «Байкал», захлёстываемый гигантскими волнами киль «Семена 
Дежнева» и всякое другое. Тогда я встаю и иду на кухню пить кофе – всё равно 
больше не засну. Инна привыкла к таким чудачествам и продолжает спать, а Монах 
всегда идёт за мной: а вдруг что-нибудь обломится?
Наверное, когда-нибудь это пройдёт, ведь не могут одни и те же воспоминания 
тревожить человека до конца жизни.