Виктором Карасёвым, который на время от шестнадцати до восемнадцати самый 
могущественный человек в Мирном: именно Виктор будет по очереди вызывать нас к 
радиотелефону.
До начала переговоров ещё десять минут. За пятнадцать тысяч километров от нас, 
на улице Разина в Москве в полярном радиоцентре, нервничают наши родные. 
Пятнадцать тысяч километров по окружности земного шара – такое расстояние 
должны преодолеть наши осипшие от волнения голоса. Сказка! Когда Ричард Львиное 
Сердце во всю свою лужёную глотку орал на неверных, его слышали в лучшем случае 
метров за двеститриста.
– Подумаешь, пятнадцать тысяч!
Виктор рассказывает, что сегодня утром он говорил по телефону с радистом 
станции СП-16 Олегом Броком, моим старым знакомым. Льдину всю поломало – 
перебираются на новую… Кроме того, он, Виктор, установил сегодня связь с 
любителем-американцем из Сан-Франциско и японцем из Осаки. А общее число 
установленных им связей перевалило за девять тысяч.
– Победухину за тобой не угнаться! – восторженным голосом отпетого подхалима 
говорит один из нас.
Виктор без особой уверенности кивает. Георгий Победухин – главный его соперник, 
и борьба между ними за первенство проходит с переменным успехом.
– К сожалению, – без особого огорчения отмечает Виктор, – Победухин вчера охрип 
и на несколько дней вышел из строя! Это, конечно, очень, очень досадно.
Первым вызвали к телефону П. Мы нервно навострили уши: всех волнует слышимость.
– Мама, ты слышишь меня? Мама!
– Ол райт, май френд! – врывается в эфир весёлый голос.
– Мама! Мама! – надрывается П. – Это я, мама!
– Довели человека! – сочувствует очередь. – Только зимовка началась, а уже маму 
зовёт!
И очередники смеются так называемым нервным смехом, потому что знают, что никто 
из них не гарантирован от подобных же изъявлений сочувствия со стороны 
сердобольных товарищей.
Слышимость сегодня неважная. С трудом докричавшись до мамы, взмыленный П. 
отходит от аппарата.
– Н., на выход с вещами!
– Катюша, здравствуй! Очень по тебе скучаю, как дела, дорогая?
– Спасибо, зятёк, – доносится сиплый баритон. – Катя в командировке. 
Рассказывай про жисть.
Н. упавшим голосом сообщает, что жизнь хороша и. даже удивительна, и мы 
догадываемся, что разговор с глубокочтимым тестем ни в коей мере не может 
заменить молодому супругу общения с дорогой и нежно любимой Катюшей. 
Отмахнувшись от насмешек, Н. садится в коридоре на скамью, закуривает и 
мстительно ждёт: не может такого быть, чтобы у следующих абонентов все сошло 
гладко.

Так оно и случилось. Один за другим последовали два разговора, на несколько 
дней давшие пищу острякам Мирного
[10]
.

Сначала говорил со своей Ниночкой Беляев. Задыхаясь от волнения и нежности, он 
её ласкал, сто раз обнимал и тысячу раз целовал. Неожиданно выяснилось, что он 
ласкает, обнимает и целует чужую жену. Она тоже Ниночка, но Силаева. Услышав, 
что у телефона его жена, Силаев сорвал с головы Беляева наушники и три минуты 
трогательно орал в трубку про свою любовь. Закончив по традиции разговор 
пылкими объятиями и поцелуями, Силаев обнаружил, что адресовал их Ниночке 
Беляевой, которая три минуты назад выхватила трубку из рук Ниночки Силаевой, 
которую закончил обнимать и целовать Беляев. К этому времени слышимость 
окончательно исчезла и законные Ниночки остались нецелованными до следующего 
сеанса.
Но иногда слышимость была бодее или менее сносной, и мы досыта, минут по пять, 
разговаривали с жёнами и детьми. Без путаницы, впрочем, не обходилось. Так, во 
время одного сеанса, меня предупредили, что из Москвы со мной будет говорить 
товарищ Шагина. Я что-то никак не мог припомнить, какое отношение ко мне имеет 
вышеупомянутый товарищ, и успокоился лишь тогда, когда услышал голос жены. 
Ребята по этому поводу острили:
– Возвратитесь домой, а за вашим письменным столом сидит товарищ Шагин.
Впечатление разговоры с домом оставляли огромное. Хладнокровные, с железной 
волей полярники на глазах превращались в растерянных мальчишек, буквально 
терялись от наплыва чувств. Потому что голос живой, а радиограмма, даже самая 
нежная, всё-таки листок неодушевлённой бумаги.
Но если слышимости не было, ребята, просидев часа два в радиоцентре, 
расходились совершенно удручённые, на чем свет стоит ругая ни в чём не повинных 
радистов. Угнетало и сознание того, что столь же расстроенными уходят из 
радиоцентра наши родные. Полярникам почему то отказано вызывать родных по 
домашнему телефону (морякам, кстати, это разрешено). Радисты рассказывали, что 
в первых экспедициях полярники такой льготой пользовались. Поначалу, правда, в 
звонки из Антарктиды на Большой земле никто не верил. Пришла жена с работы, 
готовит обед и вдруг…
– Алло! Это ты, Галочка?
– Я. А кто говорит?
– Эдик говорит! Здравствуй, дорогая!