поля, но пробегали три – пять километров и вновь утыкались в кашу и крошево».
«Разбили лагерь и укладываемся на ночлег. Голос: „Скорей ракеты, медведица с 
медвежатами!“ Все смеются, думают, розыгрыш; но в палатку влетает Павел Величко 
и шарит руками, а в двух метрах от него хозяйка Арктики с двумя медвежатами 
идет прямо в палатку. Но толпа подняла такой крик, что медведица отскочила 
метров на десять. Из проема палатки высовываются все девять рож и орут. 
Филиппов пускает в медведицу ракету, и она чешет наутек. Все в восторге от 
события, в палатке хохот».
«Все спят, самому бы заснуть, да надо писать. Тем более что за два дня 
накопилось. Темп, взятый четыре дня назад, начал резко падать. Сегодня – 
семнадцать километров… Накапливается усталость, давит холод. Греемся в основном 
собственной энергией при движении. Но стоит остановиться – и через десять – 
пятнадцать минут руки и ноги деревенеют. Да и колючий ветер в лицо… Мы на 
подходе к Ушакову, второй день надеемся его увидеть, но острова нет. В группе 
внутренняя тревога. Все это усиливается неизвестностью наших координат. Наш 
маршрут под угрозой срыва. Есть еще причина – заболел Величко. Он еле идет. Мы 
его разгрузили, но это мало что дает. В особом беспокойстве Яровой – 
естественно, он врач…»
«Мы сгораем по срокам, продуктам и особенно бензину. Двести пятьдесят 
километров от Голомянного мы прошли за шестнадцать дней; значит, на оставшиеся 
триста километров до ЗФИ надо двадцать – двадцать пять дней. На такой срок у 
нас ни продуктов, ни топлива».
«Сеанс связи с Чуковым. Вчера они вышли с Ушакова и за сутки продвинулись на 
семь – десять километров – тяжелейшие торосы и каша».
«Выходим, и тут выясняется, что с Павлом Величко совсем плохо, идти почти не 
может. Мы сделали два перехода по пять километров и стали на дневку, другого 
выхода нет. Его трясет озноб, ноги еле передвигает, приморозил палец на руке. 
Разбили палатку, уложили в спальник, согреваем… Попытались определиться, хотя 
надежд получить точные координаты нет, не работают теодолит и адометр, то есть 
нет ни точки, ни пройденного расстояния, один только компас. Для Арктики и 
дрейфующих льдов этого ничтожно мало… Вечером состоялся военный совет. 
Высказывался каждый. Все сводится к одному, дойти до ЗФИ группе нереально. Для 
командира это удар ниже пояса. Он во что бы то ни стало тянет группу на ЗФИ. 
Если идти по тридцать пять километров в сутки, то дойдем. И это триста 
километров по прямой при неизвестной ледовой обстановке…»
«Чуков третий день ломится сквозь кашу и торосы у Ушакова. Ему не легче, сроки 
горят ясным пламенем, а пройдено всего двадцать пять километров».
«Обед. Я с Андреем только вернулся из разведки. Пробежали десять – двенадцать 
километров, влезли на высокий торос, осмотрелись. На горизонте парит очередная 
полынья, острова не видать. Этого и надо было ожидать… На обратном пути еле 
успели проскочить трещину, начало разводить… Гашев ремонтирует свои сани, 
Володя его подкалывает: „Серега, за такие санки музей Арктики и Антарктики тебе 
рублей пятьдесят отломит“ (санки действительно разбиты вдрызг). Но Гашев 
невозмутим и, как всегда, практичен: „Мне дороже обойдется их туда доставить! Я 
лучше торжественно их оставлю на Ушакова“.
«Чураков и Гашев по высоте солнца пытаются определить нашу долготу, берут 
замеры через каждые пятнадцать минут. А как определиться по широте – пока не 
ясно… Чуков четвертый день в торосах, пройдено тридцать километров от острова, 
что тоже почти равнозначно срыву маршрута, и 1 мая они на ЗФИ уже не попадают…»
«Чуков за вчерашний день продвинулся на один километр. Принимает решение 
возвращаться на Ушакова. По вечерней связи передал: „У меня как в Венеции, сижу 
на льдине 100?160 метров и дрейфую в полынье, гребу лыжами“.
«Сегодня к обеду опустилась „белая мгла“. Я впервые встречаюсь с этим явлением. 
Находишься как в куске ваты. Горизонта нет, теней нет, со всех сторон одинаково 
бело, рельеф не читается, можно с одинаковым успехом провалиться в трещину или 
стать на надув…»
«Перед лицом опасности группа сплотилась. Решаем все коллегиально и быстро. 
Трещины и разводья перестали считать, просто их преодолеваем (раньше считали – 
сколько). Воткнулись в полынью, обхода нет. Решаем переправляться на лодке. При 
высадке на том берегу Яровой пробил лодку, а при таком морозе заклеить 
резиновую лодку – дело безнадежное. Но благодаря Николаеву это все же удалось, 
с привлечением примуса. И снова неудача. Под лед провалился Павел. Срочно 
переправляемся, ставим палатку и пытаемся его согреть. Время потеряно, выход 
задерживается до шести утра».
«Сегодня тяжелый день. Все в разводьях, торошение, подвижки. Дело осложняется 
туманом, идем как в паутине. Масса трещин от ста пятидесяти сантиметров до 
одиннадцати метров. Все это дышит, трещит, рушится… На лыжах скребемся на 
торосы, проламываемся сквозь ледовую кашу; снежные поля теперь редкий подарок. 
Скорость снизилась еще больше. Сегодня появилась еще одна опасность – снежные 
надувы на тонком льду разводьев. Это волчьи ямы. Они создают видимость 
надежного моста, а когда становишься на них, резко проваливаются. Первым влетел 
Витя Николаев, а через час на таком мосту ушел почти полностью под воду Гашев. 
Не окажись надежной льдины рядом, Сергею никто не смог бы помочь, так как он 
шел первым и далеко впереди, подойти к нему мы не успевали. Сережа сам уцепился 
за льдину и выбрался на лед, в воде он был две минуты. Тут же разбили палатку, 
раздели Гашева, уложили в спальник, дали выпить чай. Яровой задал ему вопрос: 
„Как узнать, лед держит или нет?“ Гашев ответил: „Понимаешь, Витя, тут все 
просто: если ты только по пояс в воде, значит, лед еще держит, а если, как я, 
по уши, то с полной определенностью – уже нет“.
«Сегодня день купания. Кроме Подрядчикова дважды провалился Николаев и один раз