«так точно!», молчать, когда начальство говорит! А ты клади седьмой кусок и 
закрой рот, я не дантист и не собираюсь проверять твои зубы. В конце сорок 
второго, когда Манштейн пошёл на Сталинград выручать Паулюса, что, как известно,
 закончилось для Манштейна хорошей трёпкой, Ваня отколол такую штуку. На 
ничейной земле стояла подбитая «тридцатьчетверка». Немцы к ней привыкли и 
внимания на неё не обращали. А Ваня в тот день был безлошадным – отправил свой 
покалеченный танк в ремонт. Насел на нас, уговорил и ночью вместе с двумя 
своими шельмецами забрался в ту «тридцатьчетверку». Утром, когда немцы пошли в 
атаку, он пропустил их танки мимо и шквальным огнём уложил полроты автоматчиков.
 Немцы, конечно, опомнились и разнесли «тридцатьчетверку» в пух и прах, но Ваня 
и это предусмотрел, отлёживался с ребятами в заранее вырытом окопчике. Как и 
было договорено, мы тут же перешли в контратаку и не дали немцам проутюжить эту 
троицу… А в другой раз, летом сорок третьего, устроил Гаврилов такой переполох, 
что помощник по разведке чуть не рехнулся, Прибежал ко мне, докладывает: 
«тигры» у немцев бьют по своим! Я ему – поди проспись, а он: «Товарищ генерал, 
сам с колокольни в бинокль видел: бьют по своим!» Я бегом на колокольню – в 
самом деле, несутся к Дубровке, где мы стояли, два взбесившихся «тигра», ведя 
огонь из пушек и пулемётов. Приказываю не стрелять, жду, а у самого голова 
кругом идёт – надежда появилась. Дело в том, что несколько дней назад в ходе 
наступления Гаврилов с тремя танками проскочил вперёд, а бригада застряла: 
комкор приказал подтянуть тылы, иначе мы рисковали остаться без горючего и 
боеприпасов. Проходит день, другой – нет комбата. Ну, думаю, прощай, друг, 
товарищ Гаврилов! Но, как выяснилось, поторопился. Танки Ваня действительно 
потерял, вернее, оставил и замаскировал в лесу, кончилось горючее, и по ночам 
пехом пробирался к линии фронта. И вот набрёл на два немецких танка: стояли у 
опушки леса на берегу пруда, а экипажи принимали водные процедуры. Экипажи – в 
рай, а сами – на «тигров». Славно прошлись километров пять по немецкому тылу и 
вернулись в бригаду.
Давид перевёл дух и закончил рассказ не генеральским баритоном, а своим обычным 
голосом:
– Потом генерал велел нам отправляться в расположение и ждать указаний, а когда 
мы вышли, нас нагнал его адъютант и вручил Игнату личный подарок командира 
корпуса – пачку сахару. Ничего не переврал?
– А я знаю одного командира, которого батя боится как огня, – заинтриговал всех 
Алексей.
– Трёшников? Макаров? – посыпались предположения.
– Не угадали. Трешникова батя очень уважает, с Макаровым они друзья. А боится 
он только одного начальника… Кого, Ленька?
– Тоже мне загадка! – ухмыльнулся Ленька. – Тётю Катю, конечно.
– Неужто такая шумная? – поинтересовался Сомов.
– Что ты! Она голос повышает, разве что когда по телефону говорит при плохой 
слышимости. Любит…
– А двигатели-то не приглушили! – спохватился Игнат. – Вхолостую стучат! По 
коням, братва! Будь здоров, батя!
– Проснётся – начну колоть, – сообщил одевающимся друзьям Алексей. – 
Одновременно и тебя, Валерка. Встанет у нас батя как новенький.
– Будь здоров, батя!
– Будь здоров!
И вскоре поезд двинулся в путь.
Много нарушений было допущено в эту ночь. Не принял достаточных мер к спасению 
своей жизни Гаврилов, запретив самому себе жечь доски. Трижды пренебрёг 
инструкциями Ленька. Выпили в рабочее время – опять нарушение, двигатели 
стоявших без дела тягачей чуть не два часа на полную мощность работали – ещё 
одно.
Но все эти нарушения походники простили друг другу, потому что, как говорят 
бухгалтеры, актив намного превысил пассив.
Батя остался жить, и один этот факт списывал все.
А ещё – окрылённый, с поющей душой, повёл свой тягач Ленька. Набрал, как шутили 
ребята, материала для диссертации доктор Антонов. Поговорили, покурили, вдоволь 
посмеялись – в первый раз за обратную дорогу. Правда, у Маслова сильно болела 
челюсть, но зато в глубине души он надеялся, что Гаврилов станет перед ним 
извиняться и простит ему, что он проболтался о радиограмме Макарова.
Так что все разошлись довольные и восприняли события этой ночи как хорошее 
предзнаменование.



ПЕТЯ ЗАДИРАКО

Просидели часа два в салоне «Харьковчанки», выпили, закусили бифштексами, а до 
обеда никто не дотронулся. Сердце у Пети обливалось кровью, когда он выплеснул 
на снег густой наваристый борщ: так жалко было и своего зряшного труда, и ребят,
 которые сгоряча не отобедали, скоро спохватятся, что желудки пустые, да будет 
поздно. Борщ, как на грех, получился на пятёрку, капуста и свёкла хорошо 
разварились, впитали в себя бульонный сок, таяли во рту. Никогда бы не вылил 
такой борщ, а что с ним делать? На подобный случай нужен большой термос, в 
каких, по рассказам, солдатам на передовую обед таскали, а нет такого термоса, 
не предусмотрен. И кастрюли с герметическими крышками не предусмотрены, потому 
что во время движения балок трясёт, как в хороший шторм, без плиты специальной 
конструкции всё равно готовить нельзя – запрыгают кастрюли, как живые. Однажды