н жалобно.
     -- Сейчас же уходи на берег. Ну! Слышишь, что ли?
     Молчание. Он  весь съежился и  был нем, как будто в отчаянии не находил
слов.  И вдруг -- бац! --  удар по лицу ослепил меня, и в этой вспышке света
исчез  мой гость,  оставив меня лежащим на спине с позорнейшим "фонарем" под
глазом, какой вряд  ли получал  когда-нибудь человек  за  честное выполнение
долга.
     Тени! Тени! Надеюсь, он спасся от врагов, которые тогда за ним гнались,
и  живет  и здравствует  по сей день. Но  кулачище  у него  был  удивительно
тяжелый, а меткость удара в темноте просто поразительная.
     Бывали со мной и другие происшествия, большей частью не такие плачевные
и более занятные,  а одно весьма  трагическое. Но самым интересным из всего,
что приходилось мне наблюдать, был наш старший помощник капитана, мистер Б.
     Он каждый вечер сходил на  берег и  там в каком-то ресторане встречался
со своим старым приятелем, штурманом  с барка "Цицерон", стоявшего на другой
стороне Круглой  Гавани. А поздно ночью я  уже издали слышал неровные шаги и
громкие  голоса  двух  друзей,  которые  вели  нескончаемый  спор.   Штурман
"Цицерона"  провожал  нашего  Б.  до его  корабля,  и здесь  еще  с  полчаса
продолжался бессмысленный и бессвязный, но самый дружеский разговор внизу, у
сходней, а  потом я слышал, как мистер Б. настаивал, что его черед проводить
друга на барк. Оба  удалялись, и,  пока  они  обходили кругом  гавань, я все
слышал  их интимно-дружеские  голоса. Нередко они проделывали  этот  путь от
нашего  корабля  до  "Цицерона" три-четыре  раза,  провожая один  другого от
избытка бескорыстной  и нежной  привязанности.  В  конце  концов  усталость,
видно,  брала  свое  и они решались расстаться.  Доски нашего высокого трапа
гнулись  и скрипели  под тяжестью мистера Б., который наконец-то возвращался
на корабль. Его дородная фигура появлялась наверху. Он стоял пошатываясь.
     -- Караульный!
     -- Здесь, сэр!
     Пауза.
     Он молчал, пока не одолеет три ступеньки внутренней лесенки от поручней
до  палубы  и  утвердится надежно  на  месте. а  я,  умудренный  опытом,  не
предлагал  ему помощи, ибо в такой  момент мой  начальник  принял  бы это за
оскорбление. Но не  раз я  дрожал от страха, что он сломает  себе шею, -- он
был очень грузный мужчина.
     Стремительный натиск, шум,  как от  падения чего-то тяжелого,--  и дело
сделано. Мистеру Б. никогда не приходилось подниматься на ноги. Но ему нужна
была минута-другая, чтобы отдышаться после такого спуска.
     -- Караульный!
     -- Здесь, сэр!
     -- Капитан на корабле?
     -- Так точно, сэр.
     Пауза.
     -- А пес на корабле?
     -- Так точно, сэр.
     Пауза.
     Пес у нас  был тощий и противный, больше похожий на больного волка, чем
на собаку,  и  в  другое  время  старший  помощник капитана  не проявлял  ни
малейшего интереса к этому животному. Но вопрос о нем он задавал неизменно.
     -- Давай-ка, я обопрусь на тебя.
     Я всегда ждал этой просьбы. Он тяжело опирался на мое плечо, пока мы не
подходили так близко к  каюте, что он мог ухватиться за ручку  двери. Тут он
сразу выпускал мое плечо.
     -- Хватит. Теперь я и сам справлюсь.
     И справлялся. Добирался сам до койки,  зажигал лампу, ложился в постель
-- да, да, и  вылезал из  нее в половине шестого, когда я будил его, первого
человека, появлявшегося утром  на  палубе. Твердой рукой подносил он к губам
чашку утреннего кофе и был готов  приступить к своим обязанностям, как будто
проспал крепко десять часов.  Это был  замечательный моряк, лучше многих, ни
разу в жизни не пробовавших грога.  Он все мог --  не сумел  только добиться
успеха в жизни.
     Я  помню  лишь один  случай,  когда  ему  не  удалось  с  первого  раза
ухватиться за  ручку  двери.  Он  подождал  немного,  попробовал опять -- не
вышло. Он тяжелее навалился на мое плечо. И медленно перевел дух.
     -- Чертова ручка!
     Не отпуская  меня, он  повернулся.  Лицо  его было ярко освещено полной
луной.
     --  Хоть  бы  мы уж поскорее ушли в море! -- прорычал он. Я чувствовал,
что  надо  что-нибудь сказать, потому  что цеплялся за меня как потерянный и
тяжело дышал.
     -- Да, сэр.
     -- Не дело это -- торчать в порту: суда гниют,  люди черт знает до чего
доходят.
     Я молчал, и через минуту он со вздохом повторил:
     -- Хотел бы я, чтобы мы поскорее ушли отсюда!
     -- И я тоже, сэр,-- решился  я подать реплику. Держась за мое плечо, он
сердито прикрикнул на меня:
     -- Ты!  А тебе то  не все равно, в море мы или не в море? Ведь ты... не
пьешь...
     И даже в ту ночь он в конце концов справился с ручкой, но зажечь лампу,
видимо, был  уже не в  состоянии (должно  быть,  и не пытался). А утром, как
всегда, первым появился на палубе,  высокий,  с кудрявой головой  на  бычьей
шее,  и  наблюдал  за  приступавшими  к  работе  матросами с  обычным  своим
ироническим и непроницаемым видом.
     Десять  лет спустя я случайно, совсем неожиданно встретил его на улице,
выходя из конторы моего грузополучателя. Я, конечно, не забыл  мистера Б.  и
его "Теперь  я  сам справлюсь". Он тоже  меня сразу  узнал, припомнил и  мою
фамилию,  и  название судна,  на котором я служил под его  командой. Оглядел
меня с головы до ног.
     -- Что делаете здесь?
     -- Командую маленьким барком, -- ответил  я.  -- Пойдем отсюда с грузом
на  остров Маврикия.--  Затем,  не  подумав,  спросил;  --  А  вы что теперь
делаете, сэр?
     --  Я?..  --  Он смотрел на  меня в  упор,  со  знакомой саркастической
усмешкой. -- Ищу работы.
     Я готов был сквозь землю провалиться. Когда-то  угольно-черные курчавые
волосы  мистера Б.  стали  пепельно-серыми.  Все на  нем было безукоризненно
опрятно,  как  всегда,  но сильно  потерто,  каб