рение  от  завершенного круга  ежедневных  трудов, ибо каждый  день
жизни на корабле словно  свершает свой круг внутри огромного кольца морского
горизонта. Он  заимствует какую-то прелесть монотонности от  величественного
однообразия моря. И кто любит море, любит и всегда  неизменный порядок жизни
на корабле.
     Нигде  дни,  недели,  месяцы не уходят  в прошлое  так  быстро,  как  в
открытом  море. Они словно  остаются  за кормой так же незаметно, как легкие
пузырьки воздуха  в полосе белой пены, бегущей по следу корабля,  и  тонут в
великом безмолвии, в котором проходит  судно, как  волшебное видение. Уходят
дни, недели, месяцы, и только шторм может нарушить эту  размеренную жизнь на
корабле.
     Но колдовское  очарование монотонности, которое как  будто  сказывается
даже и на голосах и движениях людей, сразу исчезает, когда на корабле узнают
о близости земли.
     Тут  душа  капитана  снова приходит в  смятение. Но теперь  он не  ищет
уединения, не склонен сидеть запершись в тесной каюте, безучастный ко всему,
и знать лишь  радости утоления своего здорового  аппетита. Когда  начинаются
приготовления ко входу в гавань, командира терзает неуемное беспокойство. Он
уже не в состоянии оставаться хотя  бы  несколько секунд в своем  святилище,
капитанской  каюте.  Он  стремится  на  палубу,  и  когда наступает желанная
минута,  жадно глядит  вдаль прищуренными  глазами.  Душа  его  находится  в
состоянии крайнего  напряжения. Тем  временем тело  капитана  слабеет  из-за
потери аппетита.  Таковы мои наблюдения,  хотя,  быть может, "слабеет" не то
слово. Вернее было бы сказать, что капитанское тело "одухотворяется" оттого,
что обладатель  его  пренебрегает  пишсй, сном  и  всеми простыми  телесными
радостями, какие может доставить  морская жизнь. Правда,  в  двух  случаях я
заметил, что в такие моменты забвение всех низменных потребностей  организма
не распространялось, к сожалению, на спиртные напитки.
     Но  эти  два   случая   были,  собственно   говоря,  патологические   и
единственные в моей морской практике. В первом случае  жадная  потребность в
возбуждающих средствах возникла  просто от  душевного беспокойства,  и  я не
решился бы утверждать, что капитан  в какой  бы  то  ни было степени утратил
из-за этого свои качества опытного моряка. Момент был очень тревожный: земля
оказалась неожиданно близко  и не там, где  ее  ожидали,  а погода к тому же
была пасмурная и дул сильный ветер. Сойдя вниз к капитану, так как мне нужно
было  с ним поговорить, я имел несчастье застать его как  раз  в ту  минуту,
когда он торопливо откупоривал бутылку. Должен признаться, это меня порядком
испугало: я хорошо знал болезненную обидчивость моего капитана.  Мне удалось
отступить незамеченным,  и затем  я вошел снова,  нарочно как  можно  громче
стуча сапогами по  лесенке, ведущей  в каюту. Но  если бы я не был невольным
свидетелем этой сцены, ничто в поведении капитана  в течение следующих суток
не вызвало бы у  меня ни малейшего подозрения,  что нашему  капитану  иногда
изменяет мужество.


     III


     Совсем  иначе было с бедным капитаном Б. Тут спиртное не играло никакой
роли.
     В  молодости  у  капитана  всегда,  когда  судно  подходило  к  берегу,
начиналась  жестокая головная  боль.  Когда  я познакомился  с  ним, ему уже
перевалило  за  пятьдесят. Этот  невысокий, плотный  мужчина,  важный, даже,
пожалуй, немного чопорный,  поражал меня своей образованностью.  Менее всего
похожий с виду на моряка, он, несомненно, был одним из лучших капитанов, под
начальством  которых мне выпало счастье  служить. Родом он был,  кажется, из
Плимута, сын  сельского врача,  и оба его старших  сына изучали медицину. Б.
командовал  большим  лондонским  судном,  имя  которого  в  свое  время было
довольно  широко  известно. Я безмерно уважал  капитана Б. и потому с особым
удовлетворением вспоминаю  его последние слова  при прощании  со  мной после
полутора лет плавания,
     Это было в доках Данди, куда мы доставили груз джута из Калькутты. В то
утро мы  получили расчет,  и  я  пришел  на пароход забрать свой сундучок  с
вещами  и  проститься.  Капитан  со  свойственной ему  немного  высокомерной
учтивостью  осведомился  о  моих планах на будущее.  Я  ответил, что сегодня
дневным поездом еду в Лондон  держать экзамен на чин  капитана.  Я прослужил
уже  достаточно времени, чтобы получить диплом. Капитан Б. похвалил меня  за
то,  что  я  не теряю  даром  времени,  и проявил к  моим делам такой  явный
интерес, что даже удивил меня. Затем встал со стула и сказал:
     -- А вы уже наметили себе судно, на  котором  хотели бы  плавать, когда
выдержите экзамен?
     Я отвечал, что у меня пока  ничего нет на примете.  Он пожал мне руку и
произнес памятные слова:
     -- Если окажетесь без работы, помните, что пока у меня есть корабль, на
нем для вас всегда найдется место.
     Вот  самая  большая  похвала,  какую  может услышать  от  капитана  его
штурман,  когда  плавание окончено  и о субординации больше  нет  речи!  Это
воспоминание волнует  меня тем более, что бедняге Б.  не суждено было  снова
выйти в море. Он  чувствовал  себя плохо  уже тогда, когда мы проходили мимо
острова  Святой  Елены,  и  окончательно  слег,  когда мы миновали  Западные
острова, но поднялся с постели, чтобы самому вести  судно к берегу. Он через
силу остава