м  мореплавании нет  поэзии борьбы человека
один  на  один с  чем-то  безмерно более  могучим,  чем он.  Труд  моряка на
парусных судах  был  напряженным,  целиком захватывавшим  творчеством, исход
которого решали боги. А в  наши дни это уже не подвиг, не достижения таланта
и  темперамента  отдельного  человека,  а  просто  --  умелое  использование
покоренных сил природы, еще один шаг на пути к полной победе над ней.


     IX


     Еще недавно каждый рейс судна,  на  котором поспешно начинали брасопить
реи, как только ступит на борт лоцман с карманами, полными писем, походил на
состязание,   состязание  с  временем,   стремление   добиться  результатов,
превосходящих  все  ожидания. Как  всякое  подлинное  искусство,  управление
судном имело свою технику, и о ней всегда с упоением  толковали моряки,  для
которых их работа была не только средством к существованию, но и выходом сил
и темперамента. Использовать  наилучшим,  наивернейшим  способом  бесконечно
изменчивые настроения неба и  моря -- не для передачи на полотно, а для нужд
своего дела -- навсегда стало их призванием. Они вкладывали в него всю душу,
и  черпали  в  нем  не  меньше  вдохновения, чем  любой  человек, когда-либо
водивший  кистью  по  полотну.  Среди  этих  мастеров  искусства  замечалось
огромное  различие  темпераментов.  Некоторые  из  них  напоминали  довольно
распространенный  тип  члена  Королевской  академии.  Они отнюдь не поражали
оригинальностью или свежестью и смелостью  идей. Они были осторожны,  весьма
осторожны.  Они  держались  важно,  уверенные  в  незыблемости  своей  дутой
репутации. Имен называть не буду, скажу только, что я помню одного субъекта,
который  мог бы быть их типичным представителем, -- так сказать, президентом
Королевской  академии  мореплавания.  Его  обветренное,  но  красивое  лицо,
осанистая  фигура,  крахмальная  манишка  и  широкие   манжеты   с  золотыми
запонками, его  надменный вид производили впечатление на смиренных  зрителей
(таможенных чиновников,  портовых  грузчиков,  приемщиков груза),  когда  он
сходил на  берег  по  трапу  своего  корабля, стоявшего на причале у круглой
набережной в  Сиднее. Голос  у  него был густой, могучий, тон повелительный,
как  у  какого-нибудь принца крови, очутившегося среди простых матросов.  За
всякое дело  он  принимался  с  таким  видом,  что привлекал к себе всеобщее
внимание, и  от  него ожидали  чего-то необыкновенного,  а результат  всегда
оказывался самый  заурядный, не давал пищи ни уму ни сердцу, и нельзя было к
нему отнестись серьезно. На судне он завел  образцовый порядок,  и это могло
бы  его  характеризовать как  хорошего  моряка,  если  бы  не  его  мелочная
придирчивость. Помощники его  смотрели на всех нас сверху  вниз,  но  тайная
скука  сквозила  в  их мрачной  покорности  прихотям  командира.  Только  на
неукротимую  жизнерадостность  юнг  не  влияла  священная  серьезность  этой
почтенной посредственности.  Их  было четверо: один -- сын врача, другой  --
полковника, третий  -- ювелира. Фамилия четвертого была Туэнтимен  --  и это
все, что я о нем знаю. Ни один из этих мальчиков, видимо, не питал в душе ни
искры  благодарности  к капитану.  Несмотря на то что  капитан был по-своему
добрый человек и поставил себе за  правило на каждой стоянке  знакомить их с
лучшими людьми города для того, чтобы они не  попали в дурную компанию юнг с
других судов, я должен с сожалением констатировать, что мальчики строили ему
рожи за спиной и на глазах у всех передразнивали его чопорную осанку.
     Этот мастер  великого  искусства мореплавания изображал  из себя важную
персону  -- и только.Но,  повторяю, в  среде  моряков я наблюдал бесконечное
разнообразие типов. Были между  ними великие импрессионисты. Эти внушали вам
страх перед Богом и  перед  необъятным, другими словами -- страх потонуть, в
обстановке,  полной  грозного величия. Можно  было бы думать, что не так это
важно, при каких условиях вы, захлебнувшись в воде, перейдете в иной мир. Но
я в этом все-таки не  убежден.  Быть  может, я  чересчур  впечатлителен, но,
сознаюсь,  мысль  внезапно быть  выброшенным в  разбушевавшийся океан  среди
мрака и  рева  волн  вызывает во мне  всегда судорожное  от- вращение. Может
быть, по мнению  невежд, утонуть  в пруду стыдно, но я считаю  это мирным  и
веселым  концом земного  пути по сравнению с другими, при мысли  о которых я
весь дрожал в минуты тяжелых невзгод на море.
     Однако будет об  этом. Некоторые капитаны, влияние  которых до  сих пор
сказывается  на  моем  характере,  сочетали  бешеную быстроту соображения  с
уверенностью действий, а  объяснялось  это  тем, что они правильно оценивали
имевшиеся у них в распоряжении средства и возможные последствия:  это и есть
величайшее  достоинство  человека  действия.  А  всякий подлинный мастер  --
человек  действия,  все   равно,  создает  ли  он  что-либо,  изобретает  ли
какое-нибудь  средство  для  достижения  целя или находит  выход из трудного
положения.
     Знавал  я и  таких капитанов, искусство  которых  заключалось в  умении
избегать осложнений. Нечего и  говорить, что они  на своем  судне не творили
чудес. Но презирать их за это не следует. То были скромные люди, сознававшие
свою  ограниченность. Их учителя  не вложили священный огонь в их холодные и
умелые руки, завещав хранить  его. Одного  такого капитана я  помню особенно
хорошо, -- он уже  почил  навеки в  море,  которое  при жизни, должно  быть,
представлялось  ему  местом  мирных  трудов,  не более. Один  только  раз он
решился  на  смелый  шаг  --  ранним  утром  при  устойчивом бризе вошел  на
загроможденный судами  рейд.  Этот маневр  мог  бы  быть,  но не был порывом
истинного художника. Капитан  заботился лишь о себе: он жаждал суетной славы
и ждал ее от этого "эффектного" трюка.
     Когда  мы огибали темную лесистую косу, купавшуюся в солн