ыв к молчанию.
Она вышла на веранду и села на пороге, словно своим телом охраняя  его  от
опасности извне.
   Какие мысли проносились в его голове,  какие  воспоминания?  Кто  может
ответить? Все погибло, и он - тот, кто однажды уклонился от своего  долга,
вновь потерял доверие людей. Думаю, тогда-то он и  попробовал  написать  -
кому-нибудь - и отказался от этой попытки. Одиночество смыкалось над  ним.
Люди доверили ему свои жизни - и, однако,  никогда  нельзя  было,  как  он
говорил, заставить их понять его. Те, что  были  снаружи,  не  слышали  ни
единого звука. Позже, под вечер, он подошел к двери и позвал Тамб Итама.
   - Ну что? - спросил он.
   - Много льется слез. И велик гнев, - сказал Тамб Итам.
   Джим поднял на него глаза.
   - Ты знаешь, - прошептал он.
   - Да, Тюан, - ответил Тамб Итам. - Твой слуга знает, и ворота  заперты.
Мы должны будем сражаться.
   - Сражаться! За что? - спросил он.
   - За наши жизни.
   - У меня нет жизни, - сказал он.
   Тамб Итам слышал, как вскрикнула девушка у двери.
   - Кто знает? - отозвался Тамб Итам. - Храбрость и хитрость помогут нам,
быть может, бежать. Велик страх в сердцах людей.
   Он вышел, размышляя о лодках и открытом море, и оставил Джима наедине с
девушкой.
   У меня не хватает мужества записать здесь то, что она  мне  открыла  об
этом часе, который провела с ним в борьбе за свое счастье. Была ли у  него
какая-нибудь надежда - на что он надеялся, чего ждал - сказать невозможно.
Он был неумолим,  и  в  нарастающем  своем  упорстве  дух  его,  казалось,
поднимался над развалинами его жизни. Она кричала ему: "Сражайся!" Она  не
могла понять. За что ему было сражаться? Он  собирался  по-иному  доказать
свою власть и подчинить роковую судьбу. Он вышел во двор, а за ним  вышла,
шатаясь, она, с распущенными волосами, искаженным лицом,  задыхающаяся,  и
прислонилась к двери.
   - Откройте ворота! - приказал он.
   Потом, повернувшись к тем из своих людей, что находились во  дворе,  он
отпустил их по домам.
   - Надолго ли, Тюан? - робко спросил один из них.
   - На всю жизнь, - сказал он мрачно.
   Тишина спустилась на город после взрыва воплей и стенаний,  пролетевших
над рекой, как порыв ветра из  обители  скорби.  Но  шепотом  передавались
слухи, вселяя в сердца ужас и страшные сомнения. Грабители возвращаются на
большом корабле, с ними много людей, и никому во всей  стране  не  удастся
спастись. То смятение, какое бывает при катастрофе, овладело людьми, и они
шепотом делились своими подозрениями, поглядывая  друг  на  друга,  словно
увидели зловещее предзнаменование.
   Солнце клонилось к лесам, когда тело  Даина  Уориса  было  принесено  в
кампонг Дорамина. Четыре человека внесли его, завернутого в белое полотно,
которое старая мать выслала к воротам,  навстречу  своему  возвращающемуся
сыну. Они опустили его к ногам Дорамина, и старик долго сидел  неподвижно,
положив руки на колени и глядя вниз. Кроны пальм тихонько раскачивались, и
листья фруктовых деревьев шелестели над его головой. Когда старый  накхода
поднял наконец глаза, весь его народ  во  всеоружии  стоял  во  дворе.  Он
медленно обвел взглядом толпу, словно разыскивая кого-то. Снова подбородок
его опустился на грудь. Шепот людей сливался с шелестом листьев.
   Малаец, который привез Тамб Итама и девушку в Самаранг, также находился
здесь. Он - Дорамин - был "не так разгневан, как многие другие", -  сказал
он  мне,  но  поражен  великим  ужасом   и   изумлением   "перед   судьбой
человеческой, которая висит над головами людей, словно облако,  заряженное
громом".
   Он рассказал мне, что, по знаку Дорамина, сняли покрывало с тела  Даина
Уориса, и все увидели того, кого они  так  часто  называли  другом  белого
Лорда; он не  изменился,  веки  его  были  слегка  приподняты,  словно  он
пробуждался от сна. Дорамин наклонился вперед, как человек,  разыскивающий
что-то упавшее на землю. Глаза его осматривали тело с ног до головы,  быть
может, отыскивая рану. Рана была маленькая, на лбу; и  ни  слова  не  было
сказано, когда один из присутствовавших нагнулся и снял серебряное  кольцо
с окоченевшего  пальца.  В  молчании  подал  он  его  Дорамину.  Унылый  и
испуганный шепот пробежал по толпе, увидевшей этот знакомый амулет. Старый
накхода впился в него расширенными глазами, и вдруг из груди его  вырвался
отчаянный вопль - рев боли и бешенства, такой же могучий, как рев раненого
быка; и величие его гнева и скорби, понятных  без  слов,  вселило  великий
страх в сердца людей. После этого  спустилась  великая  тишина,  и  четыре
человека отнесли тело в сторону. Они положили его под деревом, и тотчас же
все женщины, домочадцы Дорамина, начали  протяжно  стонать;  они  выражали
свою скорбь пронзительными криками. Солнце садилось, и в промежутках между
стенаниями слышались лишь высокие певучие голоса двух  стариков,  читавших
нараспев молитвы из корана.
   Примерно в это время Джим стоял, прислонившись к пушечному  лафету,  и,
повернувшись  спиной  к  дому,  глядел  на  реку,  а  девушка  в   дверях,
задыхающаяся словно после бега, смотрела на него  через  двор.  Тамб  Итам
стоял неподалеку от своего господина и терпеливо  ждал  того,  что  должно
произойти.  Вдруг  Джим,  казалось,  погруженный  в   тихие   размышления,
повернулся к нему и сказал:
   - Пора это кончать.
   - Тюан? - произнес Тамб Итам, быстро шагнув вперед.
   Он не знал,  что  имеет  в  виду  его  господин,  но  как  только  Джим
пошевельнулся, девушка вздрогнула и спустилась  вниз,  во  двор.  Кажется,
больше никого из обитателей дома не было видно. Она слегка спот