венный  сын  накходы  Дорамина  ласково  ответил   на   его
приветствие. Тамб Итам начал с того, что вручил ему кольцо, подтверждавшее
слова посланца. Даин Уорис, опираясь на локоть,  повелел  ему  говорить  и
сообщить все новости.
   Начав с освященной обычаем формулы: "Вести добрые!" - Тамб Итам передал
подлинные слова Джима. Белым людям,  уезжавшим  с  согласия  всех  вождей,
следовало предоставить свободный путь вниз по реке.  В  ответ  на  вопросы
Тамб Итам рассказал обо всем, что произошло на последнем  совещании.  Даин
Уорис внимательно выслушал до конца, играя с  кольцом,  которое  он  затем
надел на указательный палец правой руки. Когда Тамб Итам умолк. Даин Уорис
отпустил его поесть и отдохнуть. Немедленно был отдан приказ о возвращении
в Патюзан после полудня. Затем Даин Уорис снова улегся и лежал с открытыми
глазами, а его слуги готовили ему пищу у костра; тут же сидел Тамб Итам  и
разговаривал с людьми, которые горели желанием узнать последние новости из
города. Солнце понемногу поглощало  туман.  Караульные  зорко  следили  за
рекой, где с минуты на минуту должен был появиться баркас белых.
   Вот  тогда-то  Браун  и  отомстил  миру,  который  после  двадцати  лет
презрительного и безрассудного хулиганства отказывал ему в успехе рядового
грабителя. То был акт жестокий и  хладнокровный,  и  это  утешало  его  на
смертном ложе, словно воспоминание о дерзком вызове. Потихоньку высадил он
своих людей на другом конце острова  и  повел  их  к  лагерю  бути.  После
короткой и бесшумной потасовки Корнелиус,  пытавшийся  улизнуть  в  момент
высадки,  покорился  и  стал  указывать  дорогу,  направляясь  туда,   где
кустарник был реже. Браун, заложив ему руки за спину, зажал в свой большой
кулак его костлявые кисти и пинками подгонял вперед.  Корнелиус  оставался
нем, как рыба, жалкий, но верный своей цели, смутно перед ним маячившей. У
опушки леса люди Брауна рассеялись, спрятавшись за деревья, и стали ждать.
Весь лагерь из конца в конец раскинулся перед ними, и никто не  смотрел  в
их сторону. Никому и в голову не приходило,  что  белые  могут  узнать  об
узком протоке за островом. Решив, что момент настал, Браун заорал:  "Пли!"
- и четырнадцать выстрелов слились в один.
   По словам Тамб Итама, удивление было так велико,  что,  за  исключением
тех, которые упали мертвыми или ранеными, долгое время никто не  шевелился
после первого залпа. Потом один из них воскликнул, и тогда у всех вырвался
вопль изумления и ужаса. В панике  заметались  они  взад  и  вперед  вдоль
берега, словно стадо, боящееся воды. Кто-то прыгнул в реку, но большинство
бросилось в воду только тогда, когда был сделан последний залп.  Три  раза
люди Брауна стреляли в толпу, а Браун - один стоявший на виду - ругался  и
орал:
   - Целься ниже! Целься ниже!
   Тамб Итам рассказывает: при первом же залпе он  понял,  что  случилось.
Хотя его и не ранило, он все же упал и лежал, как мертвый, но с  открытыми
глазами. При звуке первых выстрелов Даин Уорис, лежавший  на  своем  ложе,
вскочил и выбежал на открытый берег - как раз вовремя, чтобы получить пулю
в лоб при втором залпе.
   Тамб Итам видел, как он широко раскинул  руки  и  упал.  Тогда  только,
говорит он, великий страх охватил его, не раньше. Белые ушли так же, как и
пришли, - невидимые.
   Так свел Браун счеты со злым роком. Заметьте -  даже  в  этом  страшном
взрыве ярости сквозит уверенность в своем  превосходстве,  словно  человек
настаивает на своем праве - на чем-то абстрактном, - облекая его оболочкой
своих обыденных желаний. Это была не бойня, грубая и вероломная, это  было
воздаяние, расплата, - проявление какого-то неведомого и ужасного свойства
нашей природы, которое, боюсь, таится в нас не так глубоко,  как  хотелось
бы думать.
   Затем белые уходят со сцены, невидимые Тамб Итаму, и словно исчезают  с
глаз человеческих; и шхуна пропадает  так  же,  как  пропадает  украденное
добро. Но ходят слухи, что месяц спустя белый баркас был подобран грузовым
пароходом в  Индийском  океане.  Два  сморщенных  желтых  едва  бормочущих
скелета с остекленевшими глазами, находившиеся на нем,  признавали  власть
третьего, который заявил, что его имя Браун: его-де шхуна, шедшая на юг  и
груженная яванским сахаром, дала течь  и  затонула.  Из  команды  в  шесть
человек спаслись он и его спутники. Эти двое  умерли  на  борту  парохода,
который  их  подобрал,  Браун  дожил  до  встречи  со  мной,  и   я   могу
засвидетельствовать, что свою роль он сыграл до конца.
   Видимо,  покидая  остров,  они  не  подумали  о  том,  чтобы   оставить
Корнелиусу его каноэ.  Самого  Корнелиуса  Браун  отпустил  перед  началом
стрельбы, дав ему на  прощанье  пинка.  Тамб  Итам,  восстав  из  мертвых,
увидел, как  Корнелиус  бегает  по  берегу,  между  трупами  и  угасающими
кострами. Он тихонько подвывал. Вдруг он бросился к воде и,  напрягая  все
силы, попытался столкнуть в воду одну из лодок буги.
   - Потом, до тех пор пока он меня не увидел, - рассказывал Тамб Итам,  -
он стоял, глядя на тяжелое каноэ и почесывая голову.
   - Ну, а что сталось с ним? - спросил я.
   Тамб Итам, пристально глядя на меня, сделал выразительный  жест  правой