.

Лишь Гашим-бек еще больше пожелтел, узнав о принесенной двалетцами клятве на 
верность. Но он изысканно улыбнулся, прикладывая руку ко лбу и к сердцу.

Утешало бека только многозначительное ответное послание, в котором Моурави 
давал заверения в ненависти к шаху Аббасу и любви к падишаху вселенной – Мураду 
Четвертому. О более важном до слуха мудрого везира донесут послы Картли. Пусть 
Осман-паша верит им, как он, Георгий Саакадзе, поверил отважному Гашим-беку. 
Послы предстанут перед везиром – да хранит аллах его возвышенную жизнь! – как 
только на княжеском съезде, посвященном обсуждению военно-торговой дружбы 
Картли и Стамбула, правитель поставит большую печать на отпускной 
грамоте…


Когда Папуна нагайкой сбил с цаги дорожную пыль и с удовольствием посмотрел на 
ворота Носте, он сам поверил, что кривляющийся дервиш был только удивительным 
видением в его 
жизни…
Он не заезжал в Тбилиси, откуда, спасаясь от небывалой жары, разлетелись даже 
мухи. Но Георгий Саакадзе был там, готовясь к съезду духовенства.

Радость встречи с фамилией Саакадзе и со всеми друзьями не разогнала 
озабоченности на усталом лице Папуна. Он нехотя говорил и даже не опорожнил 
чашу пенистого вина, поднятого Автандилом за благополучное возвращение 
друга…
Взглянув на отодвинутую чашу, Русудан встревожилась. После долгих расспросов 
Хорешани и Дареджан Папуна наконец 
сказал:
— В Марткобском монастыре остановился караван Вардана. Купец ждет приказаний 
Моурави… На белом верблюде драгоценная поклажа – останки Паата.

На лицо Русудан легла белая тень. Всю ночь просидела она на открытой площадке, 
прислушиваясь к шепоту листьев. Она ждала чуда: ждала живого сына, но последняя 
надежда исчезла с мертвым словом «останки».

Уже на рассвете Хорешани и Дареджан бережно перенесли ее в покои. Русудан не 
чувствовала, как раздели и опустили ее на ложе. Неподвижно, точно упавшее 
изваяние, лежала она с остановившимся взглядом больших глубоких глаз. Внизу, 
под сводом, забившись в угол каменной скамьи, рыдали Маро и Хварамзе. Свесив 
белые букли, причитала княгиня Нато.

Автандил разорвал ворот шелковой рубашки, не помня себя, вскочил на коня и 
понесся по ночной дороге, оставляя далеко позади испуганных слуг.

Тихо, как бы боясь разбудить дитя, Папуна рассказывал Хорешани о несчастной 
Тэкле, ради которой он пошел против желания Георгия, силясь всеми мерами 
освободить Луарсаба.

Выслушав о неудачной попытке Керима устроить побег царю на охоте, Хорешани 
сказала:
— Именно таким я и знала царя Картли – Багратиони, Луарсаба Второго.

Но Папуна не мог смириться. Его любовь и жалость к Тэкле превращала добряка в 
ворчуна. Он привез письмо Трифилию с мольбой отправить в Русию посольство к 
патриарху Филарету.

— О, если бы ты, добрая Хорешани, прочла послание к патриарху… – И вдруг 
вскипел: – Кто твоего царя просит заботиться о Тэкле? Разве Папуна, Керим, все 
«барсы» не вывезли бы бедную из проклятого Гулаби? Не Папуна ли, как масхара, 
бегал ради нее по раскаленному 
Исфахану!
— Ради бедной Нестан тоже, – напомнила Хорешани.

— В это дело никогда не верил – старался для совести.

— Не старался, в рисковал жизнью, – поправила Хорешани и неожиданно поцеловала 
Папуна в нахмуренный лоб.

Несчастную подругу Хорешани жалела больше, чем Тэкле. В страдании Тэкле была 
возвышенная любовь, была надежда… А у изумрудноглазой Нестан – пустота. Зураб 
забыл о ней, как забывают о сорванном цветке. Папуна уверял, что только по 
уговору Вардана он оставил так рано Гулаби, где Керим подготовляет новый побег 
царю. Но Хорешани трудно было обмануть: Папуна приехал раньше в надежде хоть 
как-нибудь смягчить тяжелое горе Русудан.

Так в притихшем Ностевском замке протекла печальчая 
ночь…
В Тбилиси Автандил не застал отца, он еще накануне ускакал с Эрасти неизвестно 
куда: наверное, в 
Ност