м  возгласе  Габриеля  те  же  люди,  которые
несколькими  минутами  раньше,  громко  крича,  требовали   смерти   этого
человека,  почувствовали  себя  почти  растроганными...  Слова  "он  умер"
передавались из уст в уста с  легкой  дрожью,  шепотом,  в  то  время  как
Габриель одной рукой приподнимал  отяжелевшую  голову  отца  д'Эгриньи,  а
другой искал пульс на похолодевшей руке.
   - Господин аббат, - сказал каменолом, наклоняясь к Габриелю. - В  самом
деле нет больше надежды?
   Ответа Габриеля ожидали с тревогой среди глубокой тишины; стоявшие едва
осмеливались обмениваться вполголоса несколькими словами.
   - Да будет благословен Бог! - воскликнул вдруг Габриель. -  Сердце  его
бьется.
   - Сердце его бьется, - повторил каменолом, повертывая голову  к  толпе,
чтобы сообщить ей радостную весть.
   - А! Сердце его бьется! - повторила почти шепотом толпа.
   -  Есть  надежда...  мы  сможем  его  спасти,  -  прибавил  Габриель  с
выражением безграничного счастья.
   - Мы сможем его спасти, - повторил машинально каменолом.
   - Его можно спасти, - тихо бормотала толпа.
   - Скорее, скорее, - сказал снова Габриель, обращаясь  к  каменолому.  -
Помогите мне, брат мой, перенесем его в соседний  дом...  Там  ему  окажут
первую помощь.
   Каменолом с готовностью повиновался. В то время как миссионер  поднимал
отца д'Эгриньи за плечи, каменолом взял это  почти  безжизненное  тело  за
ноги, и они вдвоем вынесли его с хор.
   При виде грозного каменолома, помогавшего молодому  священнику  спасать
человека,  которого  недавно  толпа  преследовала  криками  с  требованием
смерти, многие почувствовали вдруг прилив жалости... Побежденные  глубоким
влиянием, слова и примера Габриеля, эти люди смягчились... Кончилось  тем,
что всякий старался предложить свои услуги.
   - Господин аббат, на кресле его будет удобнее нести, чем  на  руках,  -
предложила Цыбуля.
   - Хотите, я пойду поищу носилки в больнице? - сказал другой из толпы.
   - Господин аббат, я вас заменю: тело слишком тяжело для вас.
   -  Не  трудитесь,  пожалуйста,  -  прибавил  один  силач,   почтительно
приближаясь к миссионеру. - Я его понесу сам.
   - Не сбегать ли мне поискать карету, господин аббат? - сказал отчаянный
гамен, приподнимая свою греческую шапочку.
   - Ты хорошо придумал, - сказал каменолом. - Беги скорее, малыш.
   - Но сперва спроси у господина аббата, хочет ли он, чтобы ты  бежал  за
каретой, - сказала Цыбуля.
   - Это верно, - подхватил один из присутствующих. - Мы здесь в церкви, и
господин аббат должен распоряжаться. Он у себя.
   - Да, да, идите скорее, дитя мое, - сказал Габриель услужливому гамену.
   В то время как он проходил через толпу, чей-то голос произнес:
   - У меня есть бутылка с водкой; может быть, она пригодится?
   - Конечно, - живо отвечал Габриель. - Давайте ее, давайте. Мы  разотрем
виски больного и дадим ему понюхать спирта.
   - Давайте бутылку, - кричала Цыбуля, - а главное не суйте в нее нос!
   Бутылка, переходя осторожно из рук в  руки,  в  целости  и  сохранности
дошла до Габриеля. В ожидании кареты отца д'Эгриньи посадили на стул, в то
время как многие по доброй воле заботливо поддерживали иезуита,  миссионер
давал ему нюхать водку. Через несколько минут крепкий напиток  благотворно
подействовал на иезуита: он сделал несколько движений,  и  глубокий  вздох
приподнял сдавленную грудь.
   -  Он  спасен,  он  будет  жить,  братья  мои!  -   закричал   Габриель
торжествующим голосом. - Он будет жить!
   - А! Тем лучше, - сказали многие голоса.
   - О да! Тем лучше, братья мои, - повторил Габриель, -  потому  что  вы,
вместо того чтобы  терзаться  угрызениями  совести,  будете  вспоминать  о
справедливом и трогательном поступке.
   Говоря это, Габриель склонил колени, и все благоговейно последовали его
примеру, - так были могущественны простые, убежденные слова. В эту  минуту
странный случай усилил величие этой сцены. Мы говорили, что  за  несколько
минут до  того,  как  компания  каменолома  вторглась  в  церковь,  многие
служители, находившиеся там, попрятались. Двое из них забрались в орган и,
скрываясь в этом убежище, невидимо присутствовали при происходившей сцене.
Один из них был  молодой  человек,  которому  поручено  было  содержать  в
порядке орган; он был хороший  музыкант  и  мог  на  нем  играть.  Глубоко
тронутый неожиданной развязкой этой  сцены,  такой  трагической  поначалу,
молодой человек, уступая порыву при виде коленопреклоненной толпы, не  мог
удержаться, чтобы не сесть за орган. И  тогда  что-то  вроде  гармоничного
вздоха,  сперва  почти  неуловимого,  точно  испускаемого  самим  огромным
собором, нечто  нежное,  как  Божественное  дыхание,  и  легкое,  как  дым
благовонного ладана, - поднялось и растаяло в звучных сводах.  Мало-помалу
эти слабые и нежные  аккорды,  все  столь  же  неопределенные,  перешли  в
неизъяснимо прелестную мелодию, религиозную, меланхолическую  и  вместе  с
тем нежную, которая поднималась  к  небесам,  как  песнь  благодарности  и
любви. Эти аккорды были сначала так слабы, так неясны, что толпа, даже  не
удивляясь, постепенно