-  Долой
священника!
   - Они заодно!
   - Долой церковников!
   - Валяй прямо... как в архиепископский дворец!
   - Как в Сен-Жермен л'Оксерруа!
   - Эка важность церковь!
   - Коли длиннорясые за отравителей... так в воду их!
   - Да!.. Да!..
   - Вот я вам покажу дорогу!
   И говоря это, каменолом, Цыбуля и еще  несколько  из  его  шайки  стали
наступать на Габриеля.
   Миссионер, видя возрастающее озлобление толпы, был настороже, и, вбежав
в церковь, он успел захлопнуть дверь и заложить ее  поперечным  деревянным
засовом. Сам он изо всех сил уперся в нее. Благодаря этому дверь несколько
минут могла выдержать сопротивление.
   В это время Габриель крикнул отцу д'Эгриньи:
   - Спасайтесь, отец мой... спасайтесь через ризницу... остальные  выходы
все заперты!..
   Иезуит, измученный, избитый, обливаясь холодным потом, думал,  что  уже
избежал опасности, и  свалился  почти  без  чувств  на  первый  попавшийся
стул... При возгласе Габриеля  он  вскочил  и,  шатаясь,  пытался  достичь
хоров, отделенных от остальной церкви решеткой.
   - Скорее, отец мой! - с ужасом говорил Габриель, изо всех  сил  напирая
на дверь. - Скорее... еще несколько минут... и будет слишком поздно.
   И миссионер с отчаянием прибавил:
   - И одному... одному... противостоять этим безумцам!
   Он был действительно один. При первом шуме нападения трое  или  четверо
причетников и служащих церковного совета в испуге  бросились  спасаться  -
кто в орган, куда они быстро взобрались по лестнице, а кто через  ризницу,
причем  последние,  заперев  двери  снаружи,  лишили  Габриеля  и   аббата
д'Эгриньи всякой возможности побега.
   Аббат, скрючившись от боли  и  слыша  советы  миссионера  поторопиться,
делал тщетные усилия, чтобы достигнуть решетки хоров, держась  за  стулья,
попадавшиеся  ему  на  пути...  Но  через  несколько  шагов,   побежденный
волнением и болью, он пошатнулся,  ослабел  и  рухнул  на  плиты,  потеряв
сознание.
   В эту самую минуту Габриель, несмотря на невероятную энергию, какую ему
придавало желание спасти отца д'Эгриньи, почувствовал, что дверь  шатается
под  сильным  напором  и  сейчас  будет  выломана.  Он  обернулся,   чтобы
взглянуть, успел ли отец д'Эгриньи по крайней мере покинуть церковь,  и  к
ужасу своему увидел, что тот лежит на полу недалеко от  хоров.  Отойти  от
полуразбитой двери, подбежать к отцу д'Эгриньи, поднять его и  втащить  за
решетку хор было для Габриеля делом  мгновения,  потому  что  он  закрывал
решетку именно в тот момент, когда каменолом и его банда,  выломив  дверь,
бросились в церковь. Стоя перед хорами и сложив на  груди  руки,  Габриель
спокойно  и  бесстрашно  ожидал  толпу,  рассвирепевшую  еще   больше   от
сопротивления, которого она не ожидала.
   Нападающие бурно ворвались в церковь, но тут произошло нечто  странное.
Ночь  уже  наступила.  Только  алтарь  был   слабо   освещен   несколькими
серебряными лампадами, углы же собора  тонули  во  мраке.  Вбежав  в  этот
темный,  молчаливый,  пустынный,  огромный  храм,  самые  смелые  невольно
остановились, онемев и почти  в  испуге  при  виде  внушительного  величия
каменной пустыни. Казалось, они боялись пробудить  эхо  громадных  мрачных
сводов, с которых стекала могильная сырость,  словно  охладившая  пылающие
гневом головы и опустившаяся на их плечи, подобно свинцовой пелене.
   Религиозные традиции, косность, привычки или воспоминания детства имеют
такую власть над иными людьми, что многие из  спутников  каменолома,  едва
войдя, почтительно обнажили головы и старались  осторожно  ступать,  чтобы
заглушить шум шагов по звонким плитам. Затем  они  обменялись  несколькими
словами тихо, боязливо, вполголоса.
   Другие, робко пытаясь найти глазами на неизмеримой высоте терявшиеся  в
сумраке арки гигантского нефа,  чувствовали  почти  испуг,  сознавая  себя
такими маленькими в этой необъятности, наполненной мглою... Но их волнение
быстро улетучилось  после  первой  же  шутки  каменолома,  нарушившей  эту
благоговейную тишину:
   - Тысяча чертей! -  воскликнул  он.  -  Что  это  мы  примолкли,  точно
собираемся служить вечерню! Если бы еще в кропильнице было вино! Ну, тогда
бы куда ни шло!
   Несколько взрывов дикого хохота были ответом на эти слова.
   - А разбойник успеет скрыться! - заметил кто-то.
   - И мы останемся с носом! - прибавила Цыбуля.
   - Можно подумать, что здесь  есть  трусы,  боящиеся  служек!  -  сказал
каменолом.
   - Никогда! - закричали все хором. - Никогда... мы не боимся никого!
   - Так вперед!
   - Да... вперед... вперед! - кричали голоса.
   И возбуждение, на минуту было улегшееся, казалось, только удвоилось.
   При бледном свете серебряной