сь тяжелыми и скорбными  мыслями,
до сих пор тщательно отгоняемыми... Настала решительная минута. Необходимо
было каким-нибудь сильным средством возбудить  упавший  дух  собеседников,
потому что много хорошеньких  лиц  мертвенно  побледнело,  много  ушей  из
красных сделались белыми. В числе последних были и уши Нини-Мельницы.
   Только один Голыш, казалось, стал вдвое веселее и отважнее; он выпрямил
свою сгорбленную от истощения спину, лицо  его  слегка  покраснело,  и  он
воскликнул:
   - Ну, что же ты, братец? где же водка? Где  пунш?  черт  возьми!  Разве
мертвые могут заставлять дрожать живых?
   - Он прав! - воскликнуло несколько голосов, желая  подбодрить  себя.  -
Прочь печали! да, да, пунш скорее!
   - Пунш... вперед!
   - К черту горе!
   - Да здравствует радость!
   - Вот и пунш, господа, - провозгласил слуга, отворяя двери.
   При виде пылающего  напитка,  который  должен  был  оживить  ослабевшее
мужество, раздались бешеные аплодисменты.
   Солнце закатилось. Столовая, рассчитанная на сто мест, глубокая комната
с несколькими узкими окнами, до половины завешанными бумажными занавесами;
хотя время было еще не позднее, в комнате, особенно в отдаленных ее углах,
было уже почти совсем темно. Двое слуг внесли на железной перекладине пунш
в громадной лохани, блестевшей, как  золото,  и  отливавшей  разноцветными
огнями. Огненный напиток был поставлен  среди  стола,  к  великой  радости
пирующих, которые начали уже забывать о страхе.
   - Теперь, - вызывающим тоном обратился Голыш к Мороку,  -  пока  жженка
пылает, приступим к дуэли. Публика будет судьей... - и, показывая  на  две
бутылки, принесенные слугой, он прибавил: - Ну... выбирай оружие!
   - Выбирай ты! - отвечал Морок.
   - Хорошо... получай свою бутылку...  и  стакан...  Нини-Мельница  будет
считать удары...
   - Я не прочь быть секундантом, - отвечал духовный писатель, - но считаю
долгом заметить, мой милый, что вы  затеяли  серьезную  игру...  Право,  в
теперешние времена дуло заряженного  пистолета,  введенное  в  рот,  менее
опасно, чем горлышко бутылки с водкой, и...
   - Командуйте огонь, старина, - прервал его Жак, - или я обойдусь и  без
вас...
   - Если хотите... извольте...
   - Первый, кто откажется, считается побежденным, - сказал Голыш.
   - Ладно! - отвечал Морок.
   - Внимание,  господа...  следите  за  _выстрелами_,  как  можно  теперь
выразиться, - сказал Нини-Мельница. - Только надо поглядеть, одинаковы  ли
бутылки: это главное... оружие должно быть равным...
   Во время  этих  приготовлений  глубокое  молчание  воцарилось  в  зале.
Настроение многих  из  присутствующих,  временно  возбужденное  появлением
пунша, снова подчинилось  грустным  предчувствиям.  Все  смутно  понимали,
какая  опасность  кроется  в  вызове  Морока  Жаку.  Все  это   вместе   с
впечатлением от стука заколачиваемого гроба затуманило более или менее все
лица. Некоторые, конечно, храбрились, но их веселость была насильственной.
Иногда, при определенных условиях, самая пустая мелочь производит глубокое
впечатление. Как мы уже говорили, в зале было почти темно,  и  сидевшие  в
глубине комнаты освещались только огнем пунша,  продолжавшим  пылать.  Это
пламя, пламя спирта, придает лицам, как  известно,  мертвенный,  синеватый
оттенок. Было странно, почти страшно видеть,  как  большинство  гостей,  в
зависимости от того, насколько далеко они сидели от  окон,  было  освещено
этим фантастическим светом.
   Художник первый поразился _эффектом_ этого колорита и воскликнул:
   - Взглянем-ка на себя, друзья: глядите, мы -  точно  пир  умирающих  от
холеры! Смотрите, какие мы на этом конце зеленоватые и синеватые!
   Эта шутка, видимо, не особенно понравилась. К счастью,  громовой  голос
Нини-Мельницы, потребовавший внимания, развлек окружающих.
   - Место турнира готово!  -  крикнул  духовный  писатель,  встревоженный
сильнее, чем хотел показать. - Готовы ли вы, храбрые рыцари?
   - Готовы! - отвечали Морок и Жак.
   - Целься... пли! - скомандовал Нини, хлопнув в ладоши.
   Морок и Жак разом осушили по обыкновенному стакану водки.  Морок  и  не
поморщился.  Его  мрачное  лицо  по-прежнему  было  бесстрастно,  и   рука
по-прежнему тверда, когда ставила пустой стакан на стол.  Но  Жак  не  мог
скрыть  при  этом  нервного,  конвульсивного  трепета,   указывавшего   на
внутреннее страдание.
   - Вот  это  ловко!  -  воскликнул  Нини-Мельница.  -  Опорожнить  разом
четверть бутылки водки!.. Храбрые молодцы! нечего сказать... Никто из  нас
на это не способен... и мой совет достойным рыцарям на этом и покончить...
Никто здесь не способен выказать подобную отвагу!
   - Командуй огонь! - смело возразил Голыш.
   Лихорадочной, трепещущей рукой он схватился за бутыл