кнулся на следующее сообщение:

   "Одиннадцать часов вечера. Ужасное, трагическое  происшествие  потрясло
только что обитателей квартала Ришелье: совершено двойное убийство.  Убита
девушка и молодой ремесленник.  Девушка  заколота  ударом  кинжала.  Жизнь
ремесленника надеются спасти. Приписывают это злодеяние ревности.  Ведется
следствие. Подробности завтра".

   Прочитав эти строки, отец д'Эгриньи бросил газету на стол и задумался.
   - Просто невероятно! - с горькой завистью сказал он, думая о Родене.  -
Вот он и достиг своей цели... Почти все его  предположения  оправдались...
Вся семья погибла от собственных страстей, злых  или  добрых,  которые  он
сумел возбудить... Он так и сказал!! Да... признаюсь, - прибавил д'Эгриньи
со злобной улыбкой, - отец Роден человек  ловкий...  энергичный,  упорный,
терпеливый, скрытный и редкого ума... Кто бы сказал мне несколько  месяцев
тому назад, что мой смиренный _социус_ одержим таким страшным честолюбием,
что мечтает даже о папском престоле!.. И благодаря тонким расчетам,  целой
системе интриг, посредством подкупа даже членов  священной  коллегии  этот
честолюбивый план мог бы и  удаться,  если  бы  за  тайными  ходами  этого
опасного человека так же тайно и ловко не следили...  как  я  это  недавно
узнал.  Ага!  -  с  иронической,  торжествующей  улыбкой  воскликнул  отец
д'Эгриньи. - Ага! Ты, грязный человечишка, думал разыграть Сикста V?  Мало
этого, ты думал поглотить своим папством наш орден,  как  султан  поглотил
янычар! Мы для тебя только подножка. И ты раздавил и уничтожил меня  своим
надменным презрением! Терпение! Терпение! Близок день возмездия... Здесь я
пока один знаю волю  нашего  генерала...  Отец  Кабочини,  новый  _социус_
Родена, сам этого не подозревает... Судьба отца Родена в моих руках. О! Он
не знает, что ждет его! В деле Реннепонов, где он,  признаюсь,  действовал
замечательно, он думал нас оттеснить и заработать все один. Но завтра...
   Приятные размышления отца д'Эгриньи были внезапно прерваны. Дверь в его
комнату отворилась, и патер невольно вскочил, покраснев от изумления.
   Перед ним стоял маршал Симон.
   А сзади... в тени... д'Эгриньи увидал мертвенное  лицо  Родена.  Послав
ему  дьявольски-торжествующую  улыбку,  иезуит  мгновенно  скрылся;  дверь
затворилась, и отец д'Эгриньи остался наедине с маршалом Симоном.
   Отца Розы и Бланш почти невозможно было узнать. Он совершенно  поседел.
Небритая борода жесткой щетиной покрывала  ввалившиеся,  бледные  щеки.  В
запавших, налитых кровью глазах  было  нечто  мрачное,  безумное.  Он  был
закутан в черный плащ, а галстук был небрежно завязан вокруг шеи.
   Роден, уходя, запер дверь на ключ снаружи.
   Оставшись наедине с иезуитом, маршал порывисто сбросил с себя плащ;  за
шелковым платком, служившим ему поясом, висели две  обнаженные  отточенные
шпаги.
   Отец д'Эгриньи понял все. Он понял, что в то время, как он  думал,  что
Роден в его руках, хитрый иезуит, уведомленный о грозившей ему  опасности,
решил погубить его с помощью маршала. Он знал,  что  призывать  на  помощь
бесполезно. Ни один звук не мог проникнуть из его  комнаты  в  коридор,  а
окно выходило в пустынную часть сада.
   Маршал молча отцепил шпаги, положил их на стол  и,  скрестив  на  груди
руки, медленно приблизился к отцу д'Эгриньи.
   Лицом к лицу очутились два человека, всю жизнь пылавшие  друг  к  другу
непримиримой ненавистью. Сражаясь  в  двух  враждебных  лагерях,  они  уже
однажды дрались на поединке не на жизнь, а на смерть. И теперь один из них
пришел требовать у другого отчета за смерть своих детей. Черная  ряса  еще
сильнее оттеняла бледность  отца  д'Эгриньи,  сменившую  румянец,  которым
вспыхнуло его лицо в первый момент.
   Оба стояли друг против друга, не обменявшись еще ни одним словом.
   Маршал был ужасен в своем  отцовском  отчаянии.  Его  спокойствие  было
неумолимо, как рок, и гораздо страшнее гневного взрыва.
   - Мои дети умерли, - сказал  он,  наконец,  иезуиту  медленным,  глухим
голосом. - Я должен вас убить...
   -  Прошу  вас  выслушать  меня!  -  воскликнул  отец  д'Эгриньи.  -  Не
думайте...
   - Я должен вас убить... - прервал  иезуита  маршал.  -  Ваша  ненависть
преследовала мою жену даже в изгнании, где ей суждено было погибнуть. Вы и
ваши сообщники послали моих дочерей на верную смерть... Вы вечно были моим
злым демоном... Довольно... я хочу взять вашу жизнь... и возьму ее...
   - Моя жизнь принадлежит Богу, - набожно  возразил  иезуит,  -  а  затем
всякому, кто захочет ее взять.
   - Мы будем драться на смерть в этой самой комнате, - продолжал  маршал.
- И так как я мщу за жену и детей... то я спокоен.
   - Вы забываете, - холодно возразил д'Эгриньи, - что мой  сан  запрещает
мне драться с вами... Раньше я мог принять ваш вызов...  теперь  положение
изменилось.
   - А! - с горькой улыбкой произнес маршал. - Вы  отказываетесь  драться,
потому что вы священник?
   - Да... потому что я священник.
   - Значит, подлец, подобный вам, может спрятать под рясой свою  низость,
злодейство и трусость, потому что он священник?
   - Я не понимаю ни одного слова из ваших обвинений,  -  отвечал  иезуит,
глубоко задетый оскорблением, которое наносил ему маршал, и кусая от гнева
бледные губы. - Если вы имеете причины жаловаться... обращайтесь в  суд...
Пред ним все равны...
   Маршал с мрачным презрением пожал плечами.
   - Ваши преступления