них,  а  Габриель  и
Агриколь с напряженным вниманием следили за каждым движением Дагобера. Что
касается Родена, то, не желая выпустить из своих рук шкатулку,  он  сделал
вид, что облокачивается на нее.
   Справившись,  наконец,  со  смущением,  овладевшим  им   под   влиянием
неумолимого взгляда солдата, отец д'Эгриньи поднял голову и повторил:
   - Я вас спрашиваю, кто вы и что вам надо?
   - Так вы меня не узнаете? - спросил Дагобер, еле сдерживаясь.
   - Нет, месье.
   - Действительно, - продолжал с глубоким  презрением  солдат,  -  вы  от
стыда опустили глаза, когда в битве под  Лейпцигом  сражались  на  стороне
русских против французов и когда генерал Симон, покрытый  ранами,  ответил
вам, отказываясь отдать свою шпагу предателю: "Я изменнику своей шпаги  не
отдам", и, дотащившись до русского солдата, отдал ему свое оружие... Рядом
с генералом Симоном лежал раненый солдат... это был я!
   - Но что же вам здесь нужно, наконец? - воскликнул отец д'Эгриньи,  еле
сдерживаясь.
   - Я пришел сорвать с вас личину, подлый и отвратительный священник!  Вы
настолько же гнусны, насколько Габриель благороден и всеми благословляем.
   - Милостивый государь!!  -  крикнул  побледневший  от  гнева  и  ярости
д'Эгриньи.
   - Я вам повторяю, что вы подлец, - продолжал, возвысив голос,  Дагобер.
- Чтобы отнять наследство у дочерей  генерала  Симона,  у  мадемуазель  де
Кардовилль и Габриеля, вы решились на самые гнусные средства.
   - Что вы говорите? - воскликнул Габриель. - Дочери генерала Симона...
   -  Они  твои  родственницы,  мой  дорогой,  так  же  как  и   достойная
мадемуазель  де  Кардовилль,  благодетельница  Агриколя...  Да...  И  этот
клерикал, - прибавил солдат, указывая на д'Эгриньи, - запер одну из них  в
доме умалишенных, выдав за сумасшедшую... а сирот запрятал в  монастырь...
Я Думал, что и тебе они помешают  явиться  сюда  сегодня  утром...  Но  ты
здесь, и я не опоздал. Раньше я сюда  попасть  не  мог  из-за  этой  раны:
столько из нее крови вытекло, что все утро у меня были обмороки.
   - В самом деле, вы ранены, - с беспокойством заметил Габриель. - Я и не
заметил, что у вас рука на перевязи... Каким образом вас ранили?
   Дагобер отвечал уклончиво, заметив знаки Агриколя:
   - Это ничего... последствия падения... Но  я  здесь  теперь,  и  немало
подлостей будет открыто...
   Трудно  описать  различные  чувства  действующих  лиц  этой  сцены  при
угрожающих словах Дагобера: тут были и любопытство, и страх, и  удивление,
и беспокойство, но всех более поражен был Габриель. Ангельские  черты  его
лица исказились,  колени  дрожали.  Открытие  Дагобера  поразило  его  как
молнией; узнав, что были еще другие наследники, он сперва не мог вымолвить
ни слова, а потом с отчаянием воскликнул:
   - Боже мой... Боже... и  я...  я  являюсь  виновником  ограбления  этой
семьи!
   - Ты, брат мой? - спросил Агриколь.
   - Но разве тебя они хотели тоже ограбить? - прибавил Дагобер.
   - В завещании было сказано, - с возрастающей тоской продолжал Габриель,
- что наследство принадлежит тем из наследников, кто  будет  здесь  раньше
полудня...
   - Ну так что же? - спросил Дагобер,  встревоженный  волнением  молодого
священника.
   - Двенадцать часов пробило, - продолжал тот. - Из  всех  наследников  я
был здесь один... понимаете?.. срок прошел... и я один являюсь наследником
из всей семьи.
   - Ты? - захлебываясь от радости, сказал  Дагобер.  -  Ты,  мой  славный
мальчик?! Тогда все спасено!
   - Да... но...
   - Конечно, - перебил его солдат, - я  знаю  тебя...  ты  поделишься  со
всеми!
   - Но я все уже отдал... и отдал безвозвратно! - с  отчаянием  выкрикнул
Габриель.
   - Отдал!.. - сказал пораженный Дагобер, -  все  отдал...  Но  кому  же?
Кому?
   - Этому человеку! - сказал Габриель, указывая на д'Эгриньи.
   - Ему!.. Этому подлецу...  заклятому  врагу  всей  семьи!  -  с  ужасом
твердил Дагобер.
   - Но, брат мой, - переспросил Агриколь. -  Ты,  значит,  знал  о  своих
правах на это наследство?
   - Нет, - отвечал подавленный горем молодой священник. - Нет... я  узнал
это лишь сегодня утром от отца д'Эгриньи... Он говорит,  что  сам  недавно
получил сведения об этом из моих бумаг, которые матушка  нашла  на  мне  и
отдала своему духовнику.
   Кузнеца разом осенило, и он воскликнул:
   - Теперь я понимаю все!.. Из этих  бумаг  они  узнали,  что  ты  можешь
когда-нибудь сделаться очень богат...  Поэтому  тобой  заинтересовались...
завлекли тебя в свой коллеж, где нас до тебя не допускали...  затем  путем
бессовестной лжи заставили тебя стать священником и довели до того, что ты
отдал им все!.. Ах, месье, - продолжал Агриколь, обращаясь с  негодованием
к отцу д'Эгриньи, - действительно отец мой прав. Какая подлая интрига!
   Во время  этой  сцены  к  преподобному  отцу  и  социусу,  сперва  было
испуганным и смутившимся, несмотря на свою дерзость, постепенно  вернулось
полное хладнокровие. Роден, все еще не выпускавший шкатулки, шепнул что-то
отцу д'Эгриньи, и последний на прямой и резкий упрек Агриколя  в  подлости
смиренно опустил голову и скромно ответил:
   - Мы должны прощать обиды... это жертва Богу...  доказательство  нашего
смирения!
   Дагобер, подавленный  и  разбитый  случившимся,  боялся,  что  потеряет
рассудок. После  всего  беспокойства,  предыдущих  тревог  и  хлопот  этот
последний удар, самый тяжелый, окончательно