действий  и  ограничился  тем,  что
упомянул только о  важности  для  интересов  каждого  из  них  явиться  на
свидание.
   Я поступил таким образом потому, что знаю хитрость и упорство иезуитов,
моих преследователей. Если бы они знали,  что  в  определенное  время  мои
потомки будут обладателями громадного богатства, то моему роду грозили  бы
великие  опасности  и  коварные  проделки,  так  как  зловещие  приказания
передавались бы из века  в  век  членам  общества  Иисуса.  Да  будет  эта
предосторожность действенна! Да  будет  верно  сохранено  из  поколения  в
поколение  мое  предсмертное  желание,  выбитое  на  медали!  Я   назначаю
предельным сроком 13 февраля 1832 года, потому что должен же быть назначен
какой-нибудь срок,  и  мои  потомки  заранее  будут  о  нем  знать.  После
прочтения завещания лице, в  чьих  руках  будут  находиться  причитающиеся
деньги, объявит их количество, и, с последним ударом двенадцати часов, вся
сумма будет разделена между присутствующими наследниками.  Тогда  для  них
отворятся все двери дома. Они найдут  немало  вещей,  достойных  интереса,
жалости и почтения... особенно в траурной зале...
   Мое желание, чтобы дом этот не продавался. Пусть он послужит в  том  же
виде, как есть, местом собрания моих потомков, если они  пожелают,  как  я
надеюсь, выполнить мою последнюю волю.
   Если же, напротив, они разделятся, если вместо братского соединения для
исполнения самых  великодушных  и  добрых  начинаний  они  разъединятся  и
уступят чувствам эгоистических страстей, если  они  предпочтут  бесплодное
одиночество плодотворному сообществу, если это громадное богатство  явится
для них только источником безумной расточительности или алчной скупости, -
то да будут они прокляты всеми теми, кого бы  они  могли  спасти,  любить,
освободить... Да будет этот дом разрушен и стерт с лица земли,  а  бумаги,
оставленные Исааку Самюэлю по списку, и портреты,  находящиеся  в  красной
гостиной, да будут сожжены хранителем дома.
   Я кончил...
   Мой долг исполнен... Во всем я следовал советам и  указаниям  человека,
почитаемого мной за истинное воплощение Божества на земле.
   Друг, у которого хранились мои деньги, один знает, что я хотел  с  ними
сделать... я доверил это его дружбе... но должен  был  скрыть  имя  Исаака
Самюэля, иначе тот и его потомки подверглись бы жестокой опасности. Сейчас
сюда придет мой друг с нотариусом; он не знает моего решения  умереть;  им
обоим я вручу, как того требует закон, мое завещание.
   Такова моя последняя воля.
   Я оставляю на милость Божию исполнение моей  последней  воли.  Господь,
вероятно, не откажет в покровительстве желаниям,  основанным  на  чувствах
любви, мира, союза и свободы.
   Добровольно и собственноручно написав это мистическое  (*17),  духовное
завещание, я желаю и требую, чтобы оно было в точности исполнено и по духу
и буквально.
   Сего 13 февраля 1682 года, в час пополудни.
   Мариус де Реннепон".

   Пока нотариус продолжал чтение, Габриеля все  более  и  более  охватили
тяжелые и противоречивые мысли. Сперва, как мы  уже  говорили,  ему  стало
казаться очень странным, что огромное состояние, принадлежавшее  одной  из
жертв ордена, доставалось в руки  ордену  же  благодаря  его  дарственной.
Потом, при дальнейшем развитии грандиозного плана благородного сообщества,
как она была задумана его предком, честная и благородная душа Габриеля  не
могла не оценить величия этого союза... И он невольно с горечью думал, что
так как других наследников нет, а он передал свои права иезуитам,  то  это
состояние, вместо того,  чтобы  послужить  благородным  целям  Мариуса  де
Реннепона, попадет в руки преступной организации, которая превратит его  в
ужасное оружие. Он так был чист душой и благороден, что ни на мгновение не
испытал личного сожаления о потерянном богатстве, не подумал  даже,  каких
оно должно было достигнуть размеров, а, напротив, с  умилением  размышлял,
что он станет теперь обладателем скромного деревенского  прихода,  где  он
надеялся жить и проповедовать святые евангельские добродетели.
   Все эти мысли смутно роились в его голове.  Портрета  молодой  женщины,
мрачные   открытия,   содержавшиеся   в   завещании,   величие   взглядов,
выразившееся  в  последней  воле  Мариуса  де   Реннепона,   -   все   эти
необыкновенные  обстоятельства  привели  его   в   состояние   изумленного
оцепенения, из  которого  он  еще  не  мог  выйти,  когда  Самюэль  сказал
нотариусу, подавая ему ключ от реестра:
   - В этом реестре, месье, вы найдете полный отчет в тех суммах,  которые
находятся в данное  время  у  меня  на  руках  и  образовались,  благодаря
приращению капитала  и  нарастанию  процентов,  из  ста  пятидесяти  тысяч
франков, доверенных господином Мариусом де Реннепоном моему деду.
   - Вашему деду? - с величайшим удивлением воскликнул отец  д'Эгриньи.  -
Так, значит, оборотами с этими деньгами занималась постоянно ваша семья?
   - Да... Моя жена через несколько  минут  принесет  сюда  шкатулку,  где
хранятся эти ценные бумаги.
   - А какой цифры достигают эти ценные бумаги? - самым равнодушным  тоном
спросил Роден.
   - Как господин нотариус  может  удостовериться  по  отчету,  -  отвечал
Самюэль совершенно просто, будто речь шла только о тех  же  первоначальных
ста пятидесяти тысячах франков, - я имею теперь в кассе  ценных  бумаг  по
текущему курсу на сумму двести двенадцать миллионов сто семьдесят...
   - Что вы сказали?! - воскликнул,  перебивая  Самюэля,  отец  д'Эгриньи;
остаток его, конечно, мало интересовал.
   - Да... повторите цифру! - прибавил дрожащим голосом Роден, теряя, б