ека,  которого  я
благоговейно чту, были мною нарисованы по  памяти  и  помещены  в  красной
гостиной дома на улице св.Франциска. Надеюсь,  что  они  станут  для  моих
потомков предметом благодарного поклонения".

   Габриель все внимательнее и внимательнее  прислушивался  к  чтению.  Он
глубоко задумался над таким странным совпадением, что полтораста лет  тому
назад его предок так же порвал с иезуитами, как час назад порвал и он... и
что с минуты этого разрыва, происшедшего  два  века  тому  назад,  длилась
ненависть иезуитов к его семье... Не менее странным казалось ему и то, что
наследство, вручаемое ему через полтораста  лет,  было  наследством  после
человека, ставшего жертвой иезуитов, и что это самое состояние,  благодаря
его дарственной, снова попало в руки тех же иезуитов...
   Когда  нотариус  прочел  строки,  относящиеся  к   портретам,   молодой
священник, сидевший так же, как и отец д'Эгриньи, к ним  спиной,  невольно
обернулся...
   Едва он взглянул на портрет женщины, как испустил крик изумления, почти
ужаса. Нотариус прервал чтение и с беспокойством взглянул на Габриеля.



8. ПОСЛЕДНИЙ УДАР ЧАСОВ

   При возгласе  Габриеля  отец  д'Эгриньи  поспешно  подошел  к  молодому
священнику.
   Тот,  бледный  и  дрожащий,  стоял  перед  портретом  женщины  с  видом
крайнего,  все  более  возрастающего  изумления.  Наконец   он   прошептал
несколько слов, обращаясь к себе:
   - Возможно ли это,  Боже  мой!  Такое  сходство  не  может  быть  игрой
случая!.. Эти глаза, гордые и грустные в  одно  и  то  же  время!  это  ее
глаза... А лоб... а эта бледность!.. Да, это она!.. она!..
   - Сын мой, что с вами? -  спрашивал  отец  д'Эгриньи,  удивленный,  как
Самюэль и нотариус.
   - Восемь месяцев тому назад,  -  начал  глубоко  взволнованным  голосом
Габриель, не сводя глаз с портрета, - я был во власти индейцев в Скалистых
горах... Меня распяли на кресте и начали скальпировать...  Я  умирал...  И
вдруг провидение послало мне  неожиданную  помощь...  Да...  вот  женщина,
которая меня спасла...
   - Эта женщина?.. - разом воскликнули д'Эгриньи, Самюэль и нотариус.
   Роден один только, казалось, совсем не заинтересовался этим разговором;
его лицо было искажено злобным нетерпением, он ожесточенно, до крови  грыз
ногти, с тревогой наблюдая за медленным ходом часовой стрелки.
   - Как? Эта женщина спасла вам жизнь?.. - переспросил отец д'Эгриньи.
   - Да, именно она, - тихим и потрясенным голосом продолжал  Габриель.  -
Да... эта женщина, или, скорее, женщина, которая  до  такой  степени  была
похожа на нее, что, если бы этот портрет  не  висел  здесь  в  продолжение
полутораста лет, я подумал бы, что он написан с нее... Не могу  понять,  в
силу какой случайности может  появиться  такое  поразительное  сходство...
Впрочем, - прибавил он после минутного  молчания  и  глубоко  вздохнув,  -
тайны природы... и воля Божия неисповедимы.
   И  Габриель  упал  в  кресло  с  подавленным  видом  посреди  глубокого
молчания. Последнее было вскоре нарушено отцом д'Эгриньи:
   - Это просто случайное поразительное сходство, сын мой, - сказал он,  -
и  ничего  больше...  Конечно,  чувство  благодарности  к   этой   женщине
заставляет вас придавать странной игре природы особое значение.
   Роден, пожираемый нетерпением, обратился к нотариусу и заметил:
   - Мне кажется, месье, вся эта романическая история  не  имеет  никакого
отношения к завещанию?
   - Вы правы, - отвечал, занимая свое место, нотариус,  -  но  это  такой
удивительный, романический, как вы заметили,  факт,  что  трудно  было  не
разделить глубокого изумления господина де Реннепона...
   При этом он указал на  Габриеля,  облокотившегося  на  ручку  кресла  и
казавшегося погруженным в глубокое раздумье.
   Нотариус продолжал прерванное чтение:

   "Таковы были преследования, каким подвергалась  моя  семья  со  стороны
ордена иезуитов. Этому обществу  принадлежит  теперь  все  мое  состояние,
конфискованное в его пользу. Я умираю... Пусть закончится с  моей  смертью
вражда и пощадит мой род!.. Ему, моему роду,  и  посвящена  моя  последняя
мысль в эту торжественную минуту.
   Сегодня я призвал к себе  человека  многократно  испытанной  честности,
Исаака Самюэля. Он обязан мне спасением жизни,  и  нет  дня,  чтобы  я  не
порадовался, что спас миру такого превосходного, честнейшего человека.  До
конфискации моих имений  Исаак  управлял  ими  столь  же  разумно,  как  и
бескорыстно. Ему я и передал те пятьдесят тысяч экю, которые  хранились  у
моего друга. Исаак Самюэль и его наследники должны  хранить  эту  сумму  и
увеличивать ее законным путем в течение  полутораста  лет  с  сегодняшнего
дня. За это время сумма достигнет громадных  размеров...  станет  поистине
королевским состоянием, если события тому не помешают.
   Да будут выслушаны и исполнены моими наследниками мои последние желания
относительно раздела и употребления этого колоссального богатства.
   В течение полутораста лет произойдет, несомненно, столько переворотов и
перемен, что, вероятно, в моей семье окажутся  представители  всевозможных
классов общества и совершенно различных социальных положений. Быть  может,
среди них будут люди громадного ума, или великого мужества,  или  особенно
добродетельные, ученые, люди славные в военном деле или