о, которое везло меня
из Чарлстона, вынуждено было,  вследствие  больших  повреждений,  остаться
там. Я пересел на  "Белого  Орла",  на  котором  ехал  принц  Джальма.  Мы
направлялись в Портсмут; оттуда я намеревался возвратиться во Францию.
   Роден  не  прерывал  рассказа  Габриеля,  потому  что  его   совершенно
ошеломило новое известие. Наконец  он  решился  задать  еще  один  вопрос,
хорошо понимая, что ответ будет неблагоприятный:
   - А вы знаете, откуда этот принц Джальма и кто он такой?
   - Молодой человек, столь же добрый, как и  отважный...  сын  индийского
раджи, изгнанный из владений англичанами...
   Затем, обернувшись к желтолицему, Габриель спросил:
   - Как здоровье принца? Как его раны? Не опасны ли они?
   - Нет, он, правда, очень сильно контужен...  но  смертельной  опасности
нет.
   - Слава Богу! - сказал Габриель, обращаясь к Родену. - Видите, еще один
спасен.
   - Тем лучше! - коротко и властно ответил Роден.
   - Я пойду к принцу, - сказал покорно миссионер. -  У  вас  нет  никаких
приказаний?
   - В состоянии вы будете ехать со мной часа через два или три,  несмотря
на вашу усталость?
   - Да... если это нужно!
   - Нужно!
   Габриель поклонился и вышел в сопровождении крестьянина, а Роден тяжело
опустился в кресло, подавленный всеми этими известиями.
   Желтолицый человек оставался в углу комнаты. Роден его не заметил.  Это
был Феринджи, метис, один из трех главарей секты душителей,  ускользнувший
в развалинах Чанди от преследовавших его солдат. Убив Магаля, он  захватил
письмо Жозюе  Ван-Даэля  к  Родену,  а  также  рекомендательное  письмо  к
капитану, благодаря которому и попал вместо  контрабандиста  на  "Рейтер".
Шеринджи убежал из развалин Чанди раньше, чем Джальма его заметил, и  тот,
не подозревая, что имеет дело с фансегаром, относился на корабле к  метису
как к земляку.
   Роден с застывшим взглядом, с мертвенно-бледным от  немой  злобы  лицом
яростно грыз ногти чуть не до крови. Он не видел, как метис подошел к нему
и, фамильярно положив на его плечо руку, спросил:
   - Вас зовут Роденом?
   -  Что  такое?  -  воскликнул  тот,  подняв  голову  и   вздрогнув   от
неожиданности.
   - Вас зовут Роденом? - повторил метис.
   - Да... что вам надо?
   - Вы живете в Париже, на улице Милье Дез-Урсэн?
   - Ну да... но что вам надо, повторяю?
   - Пока ничего... брат!.. потом очень много...
   И Феринджи, медленно удаляясь, оставил Родена в состоянии испуга.
   Этот  человек,  не  боявшийся  ничего,  невольно  был  поражен  мрачным
взглядом и свирепой физиономией душителя.



4. ОТЪЕЗД В ПАРИЖ

   В замке Кардовилль царила глубокая тишина. Буря мало-помалу  утихла,  и
слышался только отдаленный шум прибоя, грузно обрушивавшегося на берег.
   Дагобера и сирот поместили в теплых и удобных комнатах второго этажа.
   Джальму нельзя было перенести наверх: слишком опасна была его  рана,  и
ему  предоставили  комнату  на  первом  этаже.  В  минуту  кораблекрушения
несчастная мать вручила принцу своего  ребенка.  Тщетно  стараясь  вырвать
малютку из неминуемой смерти, Джальма не смог бороться с  волнами  и  чуть
было не разбился об утесы, на которые его выбросило море.
   Феринджи,  успевший  убедить  принца  в  своей   преданности,   остался
наблюдать за больным.
   Габриель, сказав Джальме несколько слов утешения,  поднялся  к  себе  в
комнату и, ожидая приказаний Родена по поводу отъезда через два  часа,  не
ложился в приготовленную постель. Он слегка задремал в  кресле  с  высокой
спинкой, стоявшем у пылающего камина.
   Эта комната помещалась рядом с комнатами девушек и Дагобера.
   Угрюм, вероятно решивший, что в таком хорошем замке совершенно  излишне
караулить Розу и Бланш, улегся у камина, рядом с  креслом  миссионера.  Он
отдыхал, растянувшись перед огнем после перенесенных опасностей на суше  и
на  море.  Мы  не  станем  утверждать,  что  он  был   по-прежнему   верен
воспоминанию о своем  друге,  бедном  Весельчаке,  если  не  принимать  за
доказательство верности того, что он  яростно  бросался  на  всех  лошадей
белой масти, чего прежде за ним никогда не водилось.
   Вдруг дверь в комнату  Габриеля  тихонько  отворилась,  и  робко  вошли
молодые девушки. Они поспали и отдохнули,  а  затем,  проснувшись,  решили
одеться и идти спросить кого-нибудь о  здоровье  Дагобера,  рана  которого
внушала им беспокойство, несмотря на  то,  что  мадам  Дюпон  передала  им
заключение врача, не  нашедшего  в  ней  и  вообще  в  состоянии  здоровья
Дагобера ничего опасного.
   Высокая спинка старинного кресла скрывала от них того, кто спал в  этом
кресле, но, видя, что у ног спящего лежит Угрюм,  сестры  не  сомневались,
что они нашли как раз самого  Дагобера.  Девушки  на  цыпочках  подошли  к
креслу.
   Но при виде спящего Габриеля они страшно изумились и не  смели  сделать
ни шагу ни вперед, ни  назад  из  страха  его  разбудить.  Длинные  волосы
миссионера высохли  и  вились  крупными  белокурыми  локонами  по  плечам.
Бледность прекрасного чела еще сильнее выступала  на  темно-красном  шелке
обивки. Казалось, что  Габриеля  мучит  тяжелое  сновидение  или  привычка
скрывать свое горе невольно изменила ему под  влиянием  сна.  Несмотря  на
выражение глубокой тоски, лицо его было по-прежнему ангельски прекрасно  и
кротко; оно было невыразимо прекрасно... а  что  может  быть  трогательнее
страдающей доброты?
   Молодые девушки опустили глаза. Они покраснели и  обменялись  тревожным
взгля