далеко не уйдут.
   - Конечно... Мы их сейчас поймаем... Мерзкие бродяги!.. О! я  отомщу...
Скорее, Морок... Речь идет о твоей и моей чести...
   - О моей чести? Ну, нет! Ставка в этой игре у меня побольше! - с гневом
крикнул Морок, а затем,  раскрыв  дверь  во  двор,  зычным  голосом  начал
отдавать приказания:
   - Голиаф, спусти собак...  Хозяин,  фонарей,  факелов,  раздайте  людям
оружие... отворяйте ворота... В погоню... за ними...  Они  не  могут  уйти
далеко, а захватить их необходимо... живых или мертвых!




ЧАСТЬ ВТОРАЯ. УЛИЦА МИЛЬЕ-ДЕЗ-УРСЭН


1. ИЗВЕСТИЕ И ДОНЕСЕНИЕ (*1)

   Морок еще до прихода  бургомистра,  считая,  что  Дагобер  без  лошади,
документов и денег не в состоянии  будет  продолжать  путешествие,  послал
через Карла письмо, которое тот должен был тотчас  же  сдать  на  почту  в
Лейпциге.
   Адрес на письме был такой:
   "Господину Родену. Улица Милье-Дез-Урсэн. Париж".
   В середине этой уединенной и малоизвестной  улицы,  расположенной  ниже
набережной Наполеона, куда она выходила, стоял  в  то  время  недалеко  от
улицы Сен-Ландри небольшой скромный  по  виду  дом.  Он  находился  внутри
мрачного  и  узкого  двора,  а  от  улицы  отделялся  небольшим   каменным
строением, с воротами посредине  и  с  двумя  большими  окнами  по  бокам,
заделанными  железными  решетками.  Судя  по  меблировке   большой   залы,
находящейся на первом этаже главного здания, ничего не  могло  быть  проще
внутреннего убранства этого вечно  безмолвного  дома.  Стены  были  обшиты
старыми  деревянными  серыми  панелями;   пол,   выложенный   плитками   и
выкрашенный в красный  цвет,  тщательно  натерт;  на  окнах  висели  белые
ситцевые занавески. Против камина,  на  тяжелой  дубовой  подставке  стоял
громадный глобус, фута в четыре в диаметре. На глобусе  большого  масштаба
повсюду, во  всех  странах  света  встречались  довольно  часто  маленькие
красные крестики. От севера  до  юга,  от  востока  до  запада,  от  самых
варварских стран, от самых  отдаленных  островов  до  самых  культурнейших
государств и, наконец, до самой Франции не было местности, где  не  стояло
бы крестиков, служивших, вероятно, указательными  знаками  и  обозначавших
какие-нибудь известные пункты.
   Около камина стоял  вплотную  к  стене  большой  стол  черного  дерева,
заваленный бумагами;  перед  ним  -  пустой  стул.  Далее,  между  окнами,
помещалось большое ореховое бюро с множеством полок, заполненных папками и
бумагами.
   В конце октября 1831 года, около восьми часов утра,  за  бюро  сидел  и
писал какой-то человек. Это и был  адресат  Морока,  господин  Роден.  Ему
можно было дать лет пятьдесят, одет  он  был  в  старый,  потертый  сюртук
оливкового цвета, с засаленным воротником; вместо галстука на шее  у  него
висел  цветной  платок,  а  жилет  и  панталоны  из  черного  сукна  давно
повытерлись и  побелели.  Ноги,  обутые  в  неуклюжие  башмаки,  смазанные
кремом, покоились на зеленом коврике. Седые волосы, прилизанные на висках,
обрамляли лысый лоб, брови были едва заметны,  быстрые  черненькие  глазки
еле выглядывали из-под полуоткрытых век, толстых и вялых, точно  перепонка
пресмыкающегося, а тонкие губы, совершенно бесцветные, сливались  с  общим
безжизненным тоном худого лица. Острый  подбородок  и  острый  тонкий  нос
довершали общее впечатление, производимое  этой  безжизненной,  бесцветной
маской, сходство  с  которой  еще  более  увеличивалось  благодаря  полной
неподвижности физиономии. Если бы его рука не скользила быстро по  бумаге,
можно было бы легко принять Родена за труп. С  помощью  шифра  (секретного
алфавита), лежавшего перед ним и непонятного  для  тех,  кто  не  обладает
ключом  к  этим  знакам,  он  переписывал  некоторые  отрывки  из  длинной
находившейся на бюро рукописи.
   Среди полного безмолвия, при свете  пасмурного  дня,  придававшего  еще
более печальный вид большой,  холодной  и  пустой  зале,  этот  человек  с
безжизненным холодным лицом, ставивший  на  бумаге  какие-то  таинственные
знаки, казался необыкновенно зловещим.
   Пробило восемь часов. У  ворот  глухо  раздался  стук  молотка,  дважды
прозвонил колокольчик, несколько дверей открылось и захлопнулось, и  новое
лицо появилось в комнате. При его входе Роден встал,  зажал  перо  зубами,
смиренно и почтительно поклонился и, не говоря ни слова, принялся снова за
работу.
   Трудно  было  себе  представить  двух  более  несхожих   людей.   Вновь
прибывшему, казалось, не было более тридцати пяти или тридцати восьми лет.
Это был элегантный человек высокого роста. Его темно-серые  большие  глаза
сверкали металлическим блеском, и выдержать их взгляд сумел бы