иям,    томительной
неизвестности.
   Солдат был здравомыслящим человеком и хорошо понимал, что  все  зависит
теперь только от правосудия бургомистра и что все усилия следует направить
на то, чтобы  склонить  его  на  свою  сторону.  И  потому,  отерев  глаза
постельным бельем, он встал и спокойным решительным тоном сказал девушкам:
   - Не бойтесь, дети... Нужно, чтобы он стал нашим спасителем.
   - Уберете ли вы, наконец, вашего пса?! - закричал хозяин снова, так как
Угрюм все еще преграждал ему путь. -  Что  он  у  вас,  бешеный,  что  ли?
Привяжите его!.. Кажется, и без того вы  натворили  у  нас  довольно  бед!
Говорю вам, господин бургомистр желает вас допросить...  Он  уже  выслушал
Морока, теперь ваша очередь.
   Чувствуя, что участь сирот зависела от его беседы с деревенским судьей,
Дагобер постарался придать  себе  вид,  внушающий  доверие.  Он  пригладил
волосы и усы, застегнул на все пуговицы куртку и почистил ее.
   С замирающим сердцем он взялся за ручку двери и, обратясь  к  девушкам,
перепуганным всем, что случилось, сказал:
   - Заберитесь, девочки, поглубже в кровать... прикройтесь  хорошенько...
Если будет нужно впустить кого-нибудь сюда, то я не допущу  никого,  кроме
бургомистра.
   Затем, отворив дверь, солдат вышел на площадку с криком:
   - Прочь, Угрюм!.. Сюда!.. Смирно!..
   Собака повиновалась  весьма  неохотно.  Дагобер  должен  был  повторить
приказание  дважды,  чтобы  она  отказалась  от  зловредных  намерений   в
отношении трактирщика, который с фонарем в одной руке и колпаком в  другой
почтительно шел впереди бургомистра, важная физиономия которого  тонула  в
сумерках лестницы. Сзади, несколькими ступенями ниже, видны были озаренные
светом фонаря любопытные  лица  нескольких  служителей  гостиницы.  Загнав
Угрюма в комнату девушек, Дагобер  закрыл  дверь  и  остался  на  площадке
лестницы, где могло поместиться несколько человек  и  где  стояла  в  углу
деревянная скамья со спинкой.
   Бургомистр, поднявшись на последнюю ступеньку,  казалось,  был  удивлен
тем, что Дагобер закрыл дверь комнаты, как бы  намереваясь  запретить  ему
вход в нее.
   - Зачем вы закрываете дверь? - спросил он грубо.
   - Во-первых, потому, что девушки,  порученные  моим  заботам,  лежат  в
постели, а во-вторых, этот допрос может их встревожить, - отвечал  солдат.
-  Садитесь  на  скамейку,  господин  бургомистр,  и  расспрашивайте  меня
здесь... Я думаю, ведь вам все равно, где это делать.
   - А по какому праву вы указываете место, где вас допрашивать? - спросил
судья недовольным тоном.
   - О, я не указываю ничего, господин бургомистр! -  поторопился  сказать
солдат, боясь дурно настроить судью. - Только девочки уже в постели, и без
того напуганные... Вы докажете доброту своего сердца, если допросите  меня
здесь...
   - Гм, гм! Здесь! - проворчал судья в  сердцах.  -  Стоило  будить  меня
среди ночи... Нечего сказать, приятное дельце!.. Ну, ладно, я допрошу  вас
здесь... - Затем, обратившись к хозяину, он прибавил: -  Поставьте  фонарь
на скамейку и можете идти.
   Хозяин повиновался  довольно  неохотно:  ему  не  меньше,  чем  слугам,
хотелось присутствовать при допросе.
   Ветеран остался с судьей наедине.



13. СУД

   Достойнейший бургомистр Мокерна, укутанный в плащ и с суконной фуражкой
на голове, грузно опустился на скамью. Это был толстяк лет  шестидесяти  с
надутой и хмурой физиономией.  Красными  толстыми  кулаками  он  поминутно
потирал опухшие от сна и покрасневшие от внезапного пробуждения глаза.
   Дагобер с непокрытой головой стоял перед ним в самой почтительной позе,
стараясь прочитать на сердитой физиономии судьи, удастся ли ему  возбудить
в нем сострадание к своей участи,  т.е.  к  судьбе  сирот.  В  критическую
минуту солдат старался призвать к себе на помощь  все  свое  хладнокровие,
всю силу рассудка и красноречия, всю решимость... Человек, больше двадцати
раз с пренебрежением смотревший в лицо смерти, не опускавший глаз, так как
был спокоен и уверен в себе, перед орлиным взором императора,  его  идола,
героя  и  кумира...  он  дрожал  теперь  и  смущался   перед   деревенским
бургомистром с сердитым и недоброжелательным лицом.
   Точно так же, за несколько часов до этого,  он  бесстрастно  и  покорно
вынужден был переносить оскорбления Морока, чтобы не лишиться  возможности
исполнить возложенную на него умирающей матерью священную миссию; этим  он
показал,  какой  степени  геройской  самоотверженности  может   достигнуть
честная и простая душа.
   -   Ну,   что   можете   вы   представить    в    свое    оправдание?..
Поторапливайтесь... - грубо и нетерпеливо задал вопрос судья, зевая.
   - Мне оправдываться нечего, господин бургомистр, я должен жаловаться! -
твердым тоном отвечал Дагобер.
   - Да что вы меня учить  хотите,  как  мне  вас  спрашивать?  -  крикнул
чиновник сердито и так резко, что солдат уже мысленно упрекнул  себя,  что
неловко начал разговор.
   Желая укротить гнев  судьи,  он  поспешно  заметил  самым  почтительным
тоном:
   - Простите меня, господин бургомистр,  я  не  так  выразился;  я  хотел
сказать, что в этом деле я не виноват.
   - А Предсказатель говорит иное.
   - Предсказатель... - сомнительно протянул солдат.
   - Предсказатель - человек честный и благочестивый;