риподняться  на  одно  колено  и
приложить фитиль как раз в тот момент, когда  генерал  очутился  в  десяти
шагах от заряженной пушки.
   - Великий Боже! Какой опасности подвергался наш бедный отец!
   - Он говорил, что никогда не находился в большей, потому что, когда  он
увидал движение артиллериста, выстрел уже раздался...  В  этот  момент  не
замеченный им до той поры высокий мужчина, одетый  крестьянином,  бросился
между ним и пушкой.
   - Ах, несчастный!.. какая ужасная смерть!
   - Да, - задумчиво отвечал Дагобер, - смерть была неизбежна... он должен
был разлететься на тысячу кусков... А между тем этого не случилось...
   - Что ты говоришь?
   - Вот что мне рассказывал генерал. "В момент выстрела, - говорил он,  -
я невольно закрыл глаза от ужаса,  чтобы  не  видеть  обезображенный  труп
моего спасителя... Но когда я их открыл, кого же увидал я первым в облаках
рассеивавшегося дыма? Того же высокого человека, который спокойно стоял на
прежнем месте, устремив печальный и кроткий взор на артиллериста,  а  тот,
стоя на одном колене и откинувшись  туловищем  назад,  смотрел  с  ужасом,
словно этот человек казался ему самим  дьяволом...  Затем,  в  последующем
хаосе возобновившейся битвы я уж не мог больше найти моего спасителя..." -
добавил ваш отец.
   - Но как же это могло случиться, Дагобер?
   - Я и сам задал такой вопрос генералу. Он ответил, что никак  не  может
объяснить  себе   это   невероятное,   а   между   тем   вполне   реальное
происшествие... Несомненно, ваш отец был очень поражен  наружностью  этого
человека, по-видимому, лет тридцати от роду, потому что  он  очень  хорошо
его запомнил: особенно поразили его сросшиеся на переносице черные  густые
брови, которые, как черная полоса, прорезывали бледный лоб. Запомните  эту
примету, дети... я сейчас вам объясню, почему...
   - Не забудем! - отвечали девочки, все более и более изумляясь.
   - И как это странно - человек с черной полосой на лбу!
   - Слушайте дальше... Генерала, как я  вам  уже  говорил,  при  Ватерлоо
посчитали убитым. В  ночь,  проведенную  им  на  поле  сражения,  в  бреду
лихорадки, в каком ваш отец находился, ему представилось при  свете  луны,
что этот самый человек склонился над ним и смотрел на  него  с  выражением
глубокой нежности, останавливая лившуюся из ран кровь и  стараясь  вернуть
его к жизни. Но так как ваш отец отказывался от  его  забот,  говоря,  что
жить после такого поражения не стоит, этот человек,  как  ему  показалось,
произнес: "Надо жить для Евы!"  Евой  звали  вашу  мать,  которую  генерал
оставил в Варшаве, чтобы следовать за императором.
   - Как это все странно, Дагобер!.. А потом видел наш  отец  когда-нибудь
этого человека?
   - Видел... потому что он же принес известие вашей матери от генерала.
   - Когда же?.. Мы не знали ничего...
   - Помните, как утром, в день смерти вашей матушки,  вы  отправились  со
старухой Федорой в сосновый лес?
   - Да, - с грустью отвечала Роза, - мы пошли за вереском,  который  мама
так любила.
   - Бедная мамочка! Она вовсе не казалась больной в тот  день,  и  мы  уж
никак не ожидали, какое горе нас постигнет вечером! - прибавила Бланш.
   - Конечно! Я сам, ничего не подозревая, распевал себе в саду за работой
в тот день! Работаю я этак да пою;  вдруг  раздается  голос,  спрашивающий
меня по-французски: "Эта  деревня  зовется  Милоск?"  Я  оглянулся;  вижу,
передо мной стоит какой-то незнакомец... Вместо того,  чтобы  ответить,  я
невольно отступил шага на два, когда взглянул ему в лицо.
   - Но почему?
   - Это был человек высокого роста, очень  бледный,  с  высоким  открытым
лбом... его черные, сросшиеся брови казались проведенной через лоб  черной
полосой...
   - Это, значит, был тот самый человек, который два раза  являлся  нашему
отцу во время сражения?
   - Да... это был он!
   - Однако позволь, - Дагобер,  -  задумчиво  заметила  Роза,  -  сколько
прошло времени с этого сражения?
   - Около шестнадцати лет.
   - А сколько лет казалось на вид этому незнакомцу?
   - Не больше тридцати.
   - Как же мог он быть шестнадцать лет  тому  назад  взрослым  человеком?
Ведь спасителю отца было тоже около тридцати лет?
   - Вы правы, - подумав, сказал Дагобер, пожимая плечами. -  Быть  может,
меня обмануло случайное сходство, но только...
   - Если это был тот же человек, то, значит, он совсем не состарился?
   - А ты его не спросил, не оказал ли он некогда помощи нашему отцу?
   - Сперва я так был поражен, что мне это и в голову не пришло,  а  потом
некогда было, и он скоро ушел. Итак, я ответил ему на его вопрос  вопросом
же: "Деревня-то эта та самая, но почему вы узнали, что я француз?"
   "Я слышал ваше пение, - отвечал он. - Не можете ли вы мне сказать,  где
здесь живет госпожа Симон, жена генерала?"
   "Она живет здесь, господин".
   Он молча смотрел на меня несколько мгновений,  а  затем,  протянув  мне
руку, сказал:
   "Вы друг генерала Симона... его лучший друг?"
   (Представьте себе мое изумление, дети!)
   "Как вы это могли узнать?"
   "Он часто говорил мне о вас с чувством глубокой признательности!"
   "Вы видели генерала