ал
мальчику ноги и руки, а концом шнурка заткнул ему рот,  чтобы  он  не  мог
говорить; затем он спрятал его под ложем из бычьих шкур, опустив  падавшее
до земли покрывало.
   После того он начал ходить взад  и  вперед,  поднимал  руки,  кружился,
кусал  губы,  устремив  недвижно  глаза  в  пространство,  задыхаясь,  как
умирающий.
   Наконец, он ударил три раза в ладони. Явился Гиденем.
   - Послушай, - сказал он, - найди  среди  рабов  мальчика  восьми-девяти
лет, с черными волосами и высоким лбом.
   Вскоре Гиденем вернулся и привел с собой мальчика. Он был жалкий, худой
и в то же время одутловатый;  кожа  его  казалась  серой,  как  и  грязные
лохмотья, которыми он был опоясан. Он втягивал голову в плечи и  тер  себе
рукой глаза, залепленные мухами.
   Как можно принять его за Ганнибала! Но времени, чтобы найти другого, не
было. Гамилькар посмотрел на Гиденема, ему хотелось задушить его.
   - Уходи! - крикнул он.
   Начальник над рабами убежал.
   Значит, несчастье, которого он давно боялся,  действительно  наступило.
Напрягая все  силы,  он  стал  придумывать  какое-нибудь  средство,  чтобы
избежать его.
   За дверью раздался голос Абдалонима. Суффета  звали.  Служители  Молоха
выражали нетерпение.
   Гамилькар с трудом удержал крик, точно его обожгли раскаленным железом:
он опять забегал по комнате, как безумный.  Потом  опустился  у  перил  и,
опираясь локтями о колени, сжал кулаками лоб.
   В порфировом бассейне оставалось еще немного чистой воды  для  омовений
Саламбо. Несмотря на отвращение и гордость, суффет окунул в воду  мальчика
и, как работорговец, принялся мыть его  и  натирать  скребками  и  глиной.
Затем он взял из ящика у стены два четырехугольных  куска  пурпура,  надел
ему один на грудь, другой на спину и соединил их у ключиц двумя  алмазными
пряжками. Он  смочил  ему  голову  благовониями,  надел  на  шею  янтарное
ожерелье и обул в  сандалии  с  жемчужными  каблуками,  в  сандалии  своей
дочери! Но он дрожал от стыда и раздражения. Саламбо, торопливо помогавшая
ему,  была  так  же  бледна,  как  и  он.  Мальчик  улыбался,  ослепленный
великолепием новых одежд,  и  даже,  осмелев,  стал  хлопать  в  ладоши  и
скакать, когда Гамилькар повел его с собою.
   Он крепко держал мальчика за руку, точно боясь потерять  его;  мальчику
было больно, и он заплакал, продолжая бежать рядом с Гамилькаром.
   У эргастула, под пальмой, раздался жалобный, молящий голос. Голос  этот
шептал:
   - О господин, господин!..
   Гамилькар обернулся и увидел  рядом  с  собой  человека  отвратительной
наружности, одного из тех несчастных, которые  жили  в  доме  без  всякого
дела.
   - Что тебе надо? - спросил суффет.
   Раб, весь дрожа, пробормотал:
   - Я его отец!
   Гамилькар  продолжал  идти;  раб  следовал  за  ним,  сгибая  колени  и
вытягивая вперед голову. Лицо его было  искажено  несказанной  мукой.  Его
душили рыдания, которые он сдерживал; ему хотелось одновременно и спросить
Гамилькара и закричать ему: "Пощади!"
   Наконец, он отважился слегка коснуться его локтя пальцем.
   - Неужели ты его...
   У него не было силы закончить, и Гамилькар остановился, пораженный  его
скорбью.
   Он никогда не думал, - до того широка была пропасть, разделявшая их,  -
что  между  ними  могло  быть  что-нибудь  общее.   Это   показалось   ему
оскорблением  и  покушением  на  его  исключительные  права.  Он   ответил
взглядом, более тяжелым и холодным, чем топор палача. Раб упал без  чувств
на песок к его ногам. Гамилькар перешагнул через него.
   Трое людей в черных одеждах ждали его в большой зале, стоя у  каменного
диска. Он тотчас же стал рвать на себе одежды и кататься по полу, испуская
пронзительные крики:
   - Ах, бедный Ганнибал. О мой сын, мое утешение, моя надежда, моя жизнь!
Убейте и меня! Уведите и меня! Горе! Горе!
   Он царапал себе лицо когтями, рвал волосы и  выл,  как  плакальщицы  на
погребениях.
   - Уведите его, я слишком страдаю! Уйдите! Убейте и меня!
   Служители Молоха удивлялись  тому,  что  у  великого  Гамилькара  такое
слабое сердце. Они были почти растроганы.
   Раздался топот босых ног и прерывистый хрип, подобный дыханию  бегущего
дикого зверя; на пороге третьей галереи, между косяками из слоновой  кости
показался бледный человек, с отчаянием простиравший руки; он крикнул:
   - Мое дитя!
   Гамилькар одним прыжком бросился на раба и, закрывая  ему  руками  рот,
стал кричать еще громче:
   - Этот старик воспитывал его! Он называет его своим  сыном.  Он  с  ума
сойдет! Довольно! Довольно!
   Вытолкнув за плечи трех жрецов и их жертву, он вышел вместе  с  ними  и
сильным ударом ноги захлопнул за собою дверь.
   Гамилькар прислушивался в течение нескольких минут, все еще боясь,  что
они вернутся. Затем он подумал, не следовало ли ему  отделаться  от  раба,
чтобы быть уверенным в его молчании; но опасность еще не вполне  миновала,
и эта смерть, если она раздражит богов, могла  обернуться  против  его  же
сына.
   Тогда, изменив свое намерение, он послал ему через Таанах  лучшее,  что
имелось на кухнях: четверть козла, бобы и консервы из гранат.
   Раб, который давно не ел, бросился на  пищу,  и  слезы  его  капали  на
блюда.
   Гамилькар, вернувшись, наконец, к Саламбо, развязал шнурки Ганнибала  и
высвободил его. Мальчик в раздражении укусил ему руку до крови.  Гамилькар
ласково оттолкнул сына.
   Чтобы усмирить мальчика, Саламбо стала  пугать  его  Ламией,  киренской
людоедкой.
   - А где она? - спросил он.
   Ему сказали, что придут разбойники и посадят его в темницу. Он ответил:
   - Пускай