- Пошел! - крикнул голос из кузова.
   Лошадь  рванула  и,  подхватив  с  горы,  начинающейся  на  углу  улицы
Лафайета, галопом примчалась к вокзалу.
   - Нет, прямо! - крикнул все тот же голос.
   Выехав за заставу, лошадь  затрусила  по  дороге,  обсаженной  высокими
вязами. Извозчик вытер лоб, зажал между  колен  свою  кожаную  фуражку  и,
свернув к реке, погнал лошадь по берегу, мимо лужайки.
   Некоторое время экипаж  ехал  вдоль  реки,  по  вымощенному  булыжником
бечевнику, а потом долго кружил за островами, близ Уаселя.
   Но вдруг он понесся через Катрмар, Сотвиль, Гранд-Шоссе, улицу Эльбеф и
в третий раз остановился у Ботанического сада.
   - Да ну, пошел! - уже злобно крикнул все тот же голос.
   Снова  тронувшись  с  места,  экипаж  покатил  через  Сен-Север,  через
набережную Кюрандье, через набережную Мель,  еще  раз  проехал  по  мосту,
потом по Марсову полю и мимо раскинувшегося на  зеленой  горе  больничного
сада, где гуляли на солнышке старики в черных куртках. Затем  поднялся  по
бульвару Буврейль, пролетел бульвар Кошуаз  и  всю  Мон-Рибуде  до  самого
Городского спуска.
   Потом карета повернула обратно и  после  долго  еще  колесила,  но  уже
наугад, без всякой цели и направления. Ее видели в  кварталах  Сен-Поль  и
Лекюр, на горе Гарган, в Руж-Мар, на площади Гайярбуа, на улице Маладрери,
на улице Динандери, у церквей св.Романа, св.Вивиана, св.Маклу,  св.Никеза,
возле таможни,  возле  нижней  Старой  башни,  в  Труа-Пип  и  у  Главного
кладбища. Извозчик бросал по временам со своих козел  безнадежные  взгляды
на кабачки. Он  не  мог  понять,  что  это  за  страсть  -  двигаться  без
передышки. Он несколько раз пробовал остановиться, но сейчас же слышал  за
собой грозный окрик. Тогда он снова  принимался  нахлестывать  своих  двух
взмыленных кляч и уже не остерегался толчков, не  разбирал  дороги  и  все
время на что-то наезжал; он впал в глубокое уныние и  чуть  не  плакал  от
жажды, от усталости и от тоски.
   А на набережной, загроможденной бочками и телегами, на всех улицах,  на
всех  перекрестках  взоры  обывателей  были  прикованы  к  невиданному   в
провинции зрелищу - к беспрерывно кружившей карете с  опущенными  шторами,
непроницаемой, точно гроб, качавшейся из стороны в сторону, словно корабль
на волнах.
   Только однажды, за городом,  в  середине  дня,  когда  солнце  зажигало
особенно яркие отблески на старых  посеребренных  фонарях,  из-под  желтой
полотняной занавески высунулась  голая  рука  и  выбросила  мелкие  клочки
бумаги; ветер подхватил их, они  разлетелись  и  потом  белыми  мотыльками
опустились на красное поле цветущего клевера.
   Было уже около шести  часов,  когда  карета  остановилась  в  одном  из
переулков квартала Бовуазин;  из  нее  вышла  женщина  под  вуалью  и,  не
оглядываясь, пошла вперед.



2

   Придя в гостиницу, г-жа Бовари, к своему удивлению,  не  обнаружила  на
дворе дилижанса. Ивер, прождав ее пятьдесят три минуты, уехал.
   Спешить ей было, собственно, некуда, но она дала Шарлю слово  вернуться
домой в этот день к вечеру. Шарль ее ждал, и она уже ощущала ту малодушную
покорность, которая для большинства женщин является наказанием за измену и
в то же время ее искуплением.
   Она быстро  уложила  вещи,  расплатилась,  наняла  тут  же,  во  дворе,
кабриолет и, торопя кучера, подбадривая его, поминутно спрашивая,  который
час и сколько они уже проехали,  в  конце  концов  нагнала  "Ласточку"  на
окраине Кенкампуа.
   Прикорнув в уголке, Эмма тотчас закрыла глаза -  и  открыла  их,  когда
дилижанс уже спустился с  горы;  тут  она  еще  издали  увидела  Фелисите,
стоявшую на часах подле кузницы. Ивер придержал лошадей, и  кухарка,  став
на цыпочки, таинственно прошептала в окошко:
   - Барыня, поезжайте прямо к господину Оме. Очень важное дело.
   В городке, по обыкновению, все было тихо. На тротуарах дымились тазы, в
которых розовела пена: был сезон варки варенья, и весь  Ионвиль  запасался
им на год. Но перед аптекой стояла  жаровня  с  самым  большим  тазом;  он
превосходил своими размерами все прочие - так  же  точно  лаборатория  при
аптеке должна быть больше  кухни  в  обывательских  домах,  так  же  точно
общественная  потребность  должна   господствовать   над   индивидуальными
прихотями.
   Эмма вошла в  дом.  Большое  кресло  было  опрокинуто;  даже  "Руанский
светоч" валялся на полу между  двумя  пестиками.  Эмма  толкнула  кухонную
дверь и среди глиняных банок со смородиной, сахарным песком  и  рафинадом,
среди весов на столах и тазов, поставленных на огонь, увидела всех Оме, от
мала до велика, в передниках, доходивших им до подбородка, и с  ложками  в
руках. Жюстен стоял, понурив голову, а фармацевт на него кричал:
   - Кто тебя посылал в склад?
   - Что такое? В чем дело?
   - В чем дело? - подхватил аптекарь. - Мы варим варенье. Варенье  кипит.
В нем слишком много жидкости, того и гляди убежит, и я велю  принести  еще
один  таз.  И  вот  он,  лентяй,  разгильдяй,  снимает  с  гвоздя  в  моей
лаборатории ключ от склада!
   Так  г-н  Оме  назвал  каморку  под  крышей,  заваленную   аптекарскими
приборами и снадобьями. Нередко