ора
св.Петра, Везувием, Тиволи, Кастелламмаре,  Кассино,  генуэзскими  розами,
Колизеем при лунном свете. Одновременно Эмма  вслушивалась  в  разговор  о
чем-то  для  нее  непонятном.  Гости  обступили  какого-то  юнца,  который
рассказывал, как он на прошлой неделе обскакал в Англии  Мисс  Арабеллу  и
Ромула, как он,  рискнув,  выиграл  две  тысячи  луидоров.  Кто-то  другой
жаловался, что его скаковые жеребцы жиреют, третий  сетовал  на  опечатки,
исказившие кличку его лошади.
   В бальной зале становилось душно, свет лампы тускнел. Гости отхлынули в
бильярдную. Лакей влез на стул и,  открывая,  разбил  окно;  услышав  звон
стекла, Эмма обернулась и увидела, что из сада в окно смотрят крестьяне. И
тут она вспомнила Берто.  Воображению  ее  представились  ферма,  тинистый
пруд, ее отец в блузе под яблоней и она сама, снимающая пальчиком устой  с
крынок молока в погребе. Но в сиянии нынешнего дня жизнь ее, такая до  сих
пор ясная, мгновенно померкла, и Эмма уже начинала сомневаться, ее ли  это
жизнь. Она, Эмма, сейчас на балу, а на  все,  что  осталось  за  пределами
бальной  залы,  наброшен  покров  мрака.  Жмурясь  от  удовольствия,   она
посасывала  мороженое  с  мараскином,  -  она   брала   его   ложечкой   с
позолоченного блюдца, которое было у нее в левой руке.
   Дама, сидевшая рядом с ней, уронила веер. В  это  время  мимо  проходил
танцор.
   - Будьте любезны, - обратилась к этому  господину  дама,  -  поднимите,
пожалуйста, мой веер, он упал за канапе!
   Господин наклонился,  и  Эмма  успела  заметить,  что,  как  только  он
протянул  руку,  дама  бросила  ему  в  шляпу  что-то   белое,   сложенное
треугольником. Господин достал веер и почтительно  вручил  его  даме;  она
поблагодарила его кивком головы и поднесла к лицу букет цветов.
   За ужином пили много испанских я рейнских вин, был подан  раковый  суп,
суп с миндальным  молоком,  трафальгарский  пудинг  и  множество  холодных
мясных блюд с дрожащим галантиром, а после ужина  кареты  одна  за  другой
стали  разъезжаться.  Отодвинув  угол  муслиновой  занавески,  можно  было
видеть, как скользил в темноте свет от  их  фонарей.  На  скамейках  стало
просторно, за карточными столами кое-кто  еще  продолжал  игру;  музыканты
облизывали одеревеневшие кончики пальцев;  Шарль  прислонился  к  двери  и
задремал.
   В три часа утра начался котильон. Эмма не умела вальсировать.  А  между
тем все танцевали вальс,  даже  мадемуазель  д'Андервилье  и  маркиза;  на
котильон остались лишь те, кто гостил в замке, - всего человек десять.
   И вот один из танцующих в обтягивавшем грудь очень открытом  жилете,  -
этого господина все звали просто "виконтом",  -  уже  второй  раз  подошел
приглашать г-жу Бовари и дал слово, что он ее  поведет  и  что  все  будет
хорошо.
   Начали они медленно, потом стали двигаться быстрее. Они сами вертелись,
и все вертелось вокруг них, словно диск на  оси:  лампы,  мебель,  панель,
паркет. У дверей край платья Эммы порхнул по его панталонам; они  касались
друг друга коленями; он смотрел на нее сверху вниз, она поднимала на  пего
глаза; на нее вдруг нашел столбняк, она  остановилась.  Потом  они  начали
снова; все ускоряя темп, виконт увлек ее в самый конец залы,  и  там  она,
запыхавшись и чуть не упав, на мгновение склонила голову ему на  грудь.  А
затем, все еще кружа ее, но уже не так быстро, он доставил  ее  на  место;
она запрокинула голову, прислонилась к стене и прикрыла рукой глаза.
   Когда же она открыла их опять, то увидела, что посреди  гостиной  перед
дамой, сидящей на пуфе,  стоят  на  коленях  три  кавалера.  Дама  выбрала
виконта, и тогда опять заиграла скрипка.
   Все  смотрели  на  эту  пару.  Виконт  и  его  дама  то  удалялись,  то
приближались; у нее корпус был неподвижен, подбородок чуть-чуть опущен,  а
он, танцуя, сохранял одно и то же положение: держался прямо, линия  рук  у
него  была  округлена,  голова  вздернута.  Вот   эта   его   дама   умела
вальсировать! Они танцевали долго и утомили всех.
   Гости потом  еще  несколько  минут  поболтали  и,  пожелав  друг  другу
спокойной ночи или, вернее, доброго утра, пошли спать.
   Шарль еле двигался; он говорил, что "ноги у  него  не  идут".  Он  пять
часов подряд простоял возле карточных столов - все смотрел, как  играют  в
вист, в котором он ровно ничего не смыслил. И  теперь,  сняв  ботинки,  он
облегченно вздохнул.
   Эмма  накинула  на  плечи  шаль,  отворила  окно  и   облокотилась   на
подоконник.
   Ночь была темная. Накрапывал дождь. Влажный ветер освежал ей веки,  она
жадно вдыхала его. В ушах у нее все еще  гремела  бальная  музыка,  и  она
гнала от себя сон, чтобы  продлить  наслаждение  всей  этой  роскошью,  от
которой ей скоро предстояло уехать.
   Занималась заря. Эмма долго смотрела на окна замка,  стараясь  угадать,
кто из гостей в какой комнате ночует. Ей хотелось узнать жизнь каждого  из
них, понять ее, войти в нее.
   В конце концов Эмма продрогла. Она  разделась  и,  юркнув  под  одеяло,
свернулась клубком подле спящего Шарля.
   К завтраку собралось много народа. Сидели за  столом  минут  десять;  к
удивлению  лекаря,  никаких,  напитков   подано   не   было.   Мадемуазель
д'Андервилье собрала в корзиночку крошки  от  пирога  и  отнесла  на  пруд
лебедям, а потом все пошли в зимний сад, где диковинные  колючие  растения
тянулись пирамидами к вазам, подвешенным к потолку, а из этих ваз,  словно
из змеиных гнезд, свисали, уже не  помещаясь  в  них,  длинные  сплетшиеся
зеленые жгуты. Зимний сад заканчивался  оранжереей,  представлявшей  собой
крытый ход в людскую. Желая доставить  г-же  Бовари