своих ролях, чем полагает развращенная и кичливая публика.
     На   этом  Педант  удалился,  чтобы  заняться  собственным
туалетом, хотя и не отличался щегольством.
     Красавчик Леандр, не переставая мечтать о  хозяйке  замка,
расфрантился   как   мог  в  надежде  на  несбыточное  любовное
приключение,  которого  неустанно  домогался,  но,  по   словам
Скапена,  ничего  не  получал, кроме разочарования и колотушек.
Актрисам господин  де  Брюйер  учтиво  прислал  несколько  штук
шелковых   тканей,   чтобы   на   всякий  случай  пополнить  их
театральный  гардероб,  и  они,  как  легко  себе  представить,
прибегли  ко всем ухищрениям, какими пользуется искусство, дабы
усовершенствовать  природу,  стремясь  явиться  во   всеоружии,
насколько позволяли им убогие одежды странствующих комедианток.
Принарядившись, все отправились в залу, где был подан обед.
     Маркиз,  нетерпеливый по натуре, явился к актерам до того,
как они встали из-за стола; Он не допустил, чтобы они прерывали
трапезу, и лишь после того, как им подали воду ополоснуть руки,
спросил у Тирана, какие пьесы они играют.
     - У  нас  в  репертуаре  все  пьесы  покойного   Арди,   -
замогильным  басом ответил Тиран, - "Пирам" Теофиля, "Сильвия",
"Кризеида"  и  "Сильванир",  "Безумство  Карденио",   "Неверная
наперсница",   "Фелида  из  Скироса",  "Лигдамон",  "Наказанный
обманщик", "Вдовица", "Перстень забвения", и  все  лучшее,  что
создано первейшими поэтами нашего времени.
     - Я  уже  несколько лет живу вдалеке от двора и незнаком с
последними новинками, - скромно ответил маркиз,  -  мне  трудно
вынести суждение о таком количестве первоклассных пьес, из коих
большинство  мне  неизвестно; на мой взгляд, вернее всего будет
вам самим, руководствуясь теорией и практикой,  сделать  выбор,
который не преминет быть разумным.
     - Нам часто приходилось играть пьесу, которая, пожалуй, не
имела   бы   успеха   в  чтении,  -  ответил  Тиран,  -  однако
сценическими  эффектами,  остротой   диалога,   потасовками   и
шутовскими   проделками   она  всегда  вызывала  смех  у  самых
почтенных людей.
     - Лучше и незачем  искать,  -  решил  маркиз.  -  Поистине
счастливая   находка.   А   как   называется   это   образцовое
произведение?
     - "Бахвальство капитана Матамора".
     - Клянусь честью, превосходное наименование! А у  Субретки
там хорошая роль? - спросил маркиз, подмигнув Зербине.
     - Самая  забавная  и  самая  задорная  на свете, и Зербина
справляется с  ней  превосходно.  Это  ее  коронная  роль.  Она
неизменно    срывает    рукоплескания   безо   всяких   наемных
хлопальщиков.
     В ответ на директорскую  похвалу  Зербина  сочла  уместным
покраснеть,  но ей не без труда удалось вызвать краску смущения
на  свои  смуглые  щеки.  Скромность   -   эти   румяны   души,
отсутствовала  у  нее  совершенно. Среди баночек с притираниями
такого крема не водилось на ее туалетном  столе.  Она  потупила
глаза,  отчего  стала заметна длина ее черных ресниц, и, как бы
стараясь жестом  остановить  поток  не  в  меру  лестных  слов,
подняла на свет изящную, хоть и смугловатую руку с отставленным
мизинчиком  и  розовыми  ноготками,  блестящими,  как  рубин, -
недаром их полировали коралловым порошком и замшей.
     В  таком  виде  Зербина  была  очаровательна.   Притворная
стыдливость служит пряной приправой к изощренной распущенности;
не   обманываясь   на   этот   счет,  сластолюбец  смакует  всю
пикантность лицемерной игры. Маркиз смотрел на Субретку  пылким
взглядом  знатока,  проявляя  к  остальным  женщинам рассеянную
учтивость благовоспитанного мужчины, чей выбор уже сделан.
     "Он даже не осведомился, что за роль у героини! - думала в
сердцах Серафина. - Какое неприличие!  Этот  вельможа  и  богач
вопиюще обездолен по части ума, воспитания и вкуса. Наклонности
у него самые низменные. Пребывание в провинции повредило ему, а
привычка  волочиться  за  стряпухами  и пастушками окончательно
испортила его манеры."
     Эти размышления никак не украсили Серафины. Ее правильные,
ну суховатые  черты  становились  привлекательными,  когда   их
смягчало  искусное  жеманство  улыбок  и  прищуренных  глаз,  а
гримаса раздражения лишь подчеркивала их  неприятную  резкость.
Она   была,  бесспорно,  красивее  Зербины,  но  в  красоте  ее
чувствовалось что-то надменное, заносчивое, злобное. Это,  быть
может,  не  остановило бы любовь, которая не побоялась бы пойти
на приступ. Зато легкокрылую прихоть спугнула бы мгновенно.
     И маркиз удалился, не сделав  попытки  поухаживать  ни  за
донной  Серафиной,  ни за Изабеллой, на которую, кстати, как он
считал, пал выбор Сигоньяка. Напоследок он сказал Тирану:
     - Я отдал распоряжение очистить  для  театра  оранжерею  -
самую  просторную залу в замке; туда уже, верно, принесли доски