для пущего блеска потер доспехи рукавом.
     - Блеск металла во  мраке  внушает  иногда  благодетельный
ужас.  Люди думают, что перед ними отпускные солдаты. А это был
истый рыцарь большой дороги - он действовал на ней, как на поле
брани, - хладнокровно, обдуманно, по всем правилам. Пистолетный
выстрел в упор похитил его у меня. Какая  невозмутимая  утрата!
Но я отомщу за его смерть!
     Четвертый  призрак,  закутанный  в редкий, как сито, плащ,
был, подобно остальным, почтен надгробным словом.  Он  испустил
дух  во время пытки, из скромности не пожелав сознаться в своих
деяниях, с героической стойкостью отказываясь открыть не в меру
любопытному правосудию имена своих сотоварищей.
     По  поводу  пятого,  изображавшего  Флоризеля  из   Бордо,
Агостен  воздержался  от дифирамбов, ограничившись сожалением в
сочетании с надеждой. Флоризель, первый в провинции  ловкач  по
части  карманных  краж,  был  удачливее  своих собратьев: он не
болтался на крюке виселицы, его не поливали дожди и не  клевали
вороны.  Он  путешествовал  за  счет  государства  по внешним и
внутренним морям па  королевских  галерах.  Этот,  хотя  и  был
простым  воришкой  среди  матерых  разбойников,  лисенок в стае
волков, однако подавал большие  надежды  и,  пройдя  выучку  па
каторге,  мог  стать  настоящим мастером; совершенство сразу не
дается. Агостен с нетерпением ждал, чтобы  этот  славный  малый
сбежал с галер и вернулся к нему.
     Шестой   манекен,   толстый  и  приземистый,  в  балахоне,
опоясанном широким кожаным ремнем,  в  широкополой  шляпе,  был
поставлен впереди остальных, как начальник команды,
     - Это   почетное   место  по  праву  принадлежит  тебе,  -
обратился к  пугалу  Агостен,  -  тебе,  патриарху  благородной
вольницы,  Нестору воровской братии, Улиссу клещей и отмычек, о
великий Лавидалот, мой воспитатель  и  наставник.  Ты  посвятил
меня  в  рыцари больших дорог, из нерадивого школяра выпестовал
опытного головореза.  Ты  обучил  меня  пользоваться  воровским
наречием   и  принимать  в  опасную  минуту  любой  облик,  как
блаженной памяти  протей;  ты  обучил  меня  с  тридцати  шагов
попадать  в сучок на доске, гасить выстрелом свечу, как ветерок
проскальзывать в замочную  скважину,  точно  в  шапке-невидимке
шмыгать   по   чужим   домам,  безо  всякой  волшебной  палочки
отыскивать  самые  хитрые  тайники.  Сколько   глубоких   истин
преподал  ты мне, великий мудрец, какими убедительными доводами
доказал, что работа удел дураков! О, зачем мачехе-судьбе угодно
было уморить тебя голодом в пещере,  где  все  входы  и  выходы
охраняли  солдаты, но куда сами они не смели проникнуть, - кому
охота, будь то  трижды  храбрец,  лезть  в  логово  льва?  Даже
умирая,  он  может  когтями  или  зубами прикончить с полдюжины
молодцов. А теперь ты, чьим недостойным преемником мне довелось
стать, возьми на себя умелое предводительство этим смехотворным
отрядом воображаемых солдат, соломенных вояк,  призраками  тех,
кого  мы утратили и кто, даже успокоясь навек, подобно мертвому
Сиду, способен  выполнить  свое  отважное  дело.  Ваших  теней,
доблестные  разбойники,  достанет  на  то,  чтобы обобрать этих
лодырей.
     Покончив со своей задачей, бандит пошел  взглянуть,  какое
впечатление  производят  с  дороги  его  ряженые.  У соломенных
бандитов вид был довольно свирепый и устрашающий -  с  перепугу
всякий   мог   обмануться,   узрев  их  во  мраке  ночи  или  в
предутренней мгле, в тот смутный час, когда старые  придорожные
ветлы  с  обломанными ветвями похожи на людей, грозящих кулаком
или заносящих нож.
     - Агостен, ты забыл вооружить их! - напомнила Чикита.
     - В самом деле, и как я это упустил? - ответил  бандит.  -
Правда,  и  у  величайших  гениев  бывают  минуты рассеянности.
Впрочем, это дело поправимое.
     И  он  всунул  в  неподвижные  руки  чучел  старые  стволы
мушкетов,  ржавые  шпаги  и  даже просто палки, нацелив их, как
дула; с таким арсеналом шайка  на  вершине  холма  приобрела  в
достаточной мере грозное обличие.
     - От  деревни  до  трактира,  где можно пообедать, перегон
довольно длинный, значит, выедут они часа в три утра.  И  когда
будут  проезжать  мимо  засады, едва только начнет светать, что
всего благоприятнее для наших воинов. Дневной свет выдал бы их,
а ночной мрак сделал бы вовсе невидимыми.  Пока  что  вздремнем
немного.  Колеса  в  повозке  немазаные,  их скрип, от которого
разбегаются даже волки, будет слышен издалека и  разбудит  нас.
Наш  брат спит, как кошки, вполглаза, так что мы мигом будем на
ногах!
     С этим Агостен улегся на сноп вереска.  Чикита  прикорнула
возле  него,  чтобы  воспользоваться краем валенсийского плаща,
служившего ему одеялом, и  хоть  немного  согреть  свое  бедное
тельце,  которое  трясла  лихорадка. Вскоре ей сделалось тепло,