в  чопорных робронах поджимали губы, глядя, как молодые актрисы
резвятся в этом суровом замке, зато воины и мальтийские рыцари,
казалось, улыбались им из своих рам и рады были  присутствовать
при веселой пирушке; исключение составляли двое-трое седовласых
старцев  с  надутой  миной под желтым лаком, невзирая ни на что
хранивших то злобное выражение, какое придал им живописец.
     В огромной  зале,  обычно  пропитанной  могильным  запахом
плесени,  повеяло  жизнью  и  теплом. Обветшание мебели и обоев
стало менее заметно, бледный призрак нищеты, казалось, на время
покинул замок.
     Сигоньяк,  поначалу  неприятно   пораженный   происшедшим,
теперь  отдался  во  власть  сладостных ощущений, не изведанных
ранее.  Изабелла,  донна  Серафина  и  даже  Субретка   приятно
волновали его воображение, представляясь ему скорее божествами,
сошедшими на землю, нежели простыми смертными. Они в самом деле
были  прехорошенькими  женщинами,  способными  увлечь  даже  не
такого неискушенного новичка, как наш барон.  Ему  же  все  это
казалось сном, и он ежеминутно боялся проснуться.
     Барон  повел  к столу донну Серафину и усадил ее по правую
свою руку. Изабелла  заняла  место  слева,  Субретка  напротив.
Дуэнья  расположилась возле Педанта, а Леандр и Матамор уселись
кто куда. Теперь молодому хозяину была дана полная  возможность
рассмотреть  лица  гостей, рельефно выступающие на ярком свету.
Прежде всего  его  внимание  обратилось  на  женщин,  а  потому
уместно  будет  вкратце  обрисовать  их,  пока Педант пробивает
брешь на подступах к пирогу.
     Серафина была  молодая  женщина  лет  двадцати  четырех  -
двадцати  пяти;  привычка играть героинь наделила ее манерами и
жеманством светской кокетки. Слегка удлиненный овал лица, нос с
горбинкой,  выпуклые  серые  глаза,   вишневый   рот   с   чуть
раздвоенной,  как у Анны Австрийской, нижней губой придавали ей
приятный  и  благородный  вид,  чему  способствовали  и  пышные
каштановые волосы, двумя волнами ниспадавшие вдоль щек, которые
от  оживления  и  тепла  рдели  сейчас нежным румянцем. Длинная
прядка, именуемая усиком и подхваченная тремя черными шелковыми
розетками, отделялась с каждой  стороны  от  завитков  куафюры,
оттеняя   ее  воздушное  изящество  и  уподобляясь  завершающим
мазкам, которые художник наносит на  картину.  Голову  Серафины
венчала  лихо  посаженная  фетровая шляпа с круглыми полями и с
перьями, из коих одно спускалось ей на плечи, а остальные  были
круто   завиты;  отложной  воротник  мужского  покроя,  обшитый
алансонским кружевом, и такой же, как на  усиках,  черный  бант
обрамляли   ворот   зеленого   бархатного   платья  с  обшитыми
позументом прорезями на рукавах, сквозь которые виднелся второй
сборчатый кисейный рукав; белый  шелковый  шарф,  переброшенный
через плечо, подчеркивал кричащее щегольство наряда.
     В  этом  франтовском  уборе  Серафина  очень подходила для
ролей Пентесилеи или Марфизы,  для  дерзких  похождений  и  для
комедий  плаща  и  шпаги.  Конечно,  все  это  было  не  первой
свежести,  бархат  на  платье  местами  залоснился  от  долгого
употребления,  воротник  смялся,  при  дневном  свете всякий бы
заметил, что кружева порыжели; золотое  шитье  на  шарфе,  если
приглядеться,  стало  бурым  и отдавало явной мишурой, позумент
кое-где протерся до ниток, помятые перья  вяло  трепыхались  на
полях  шляпы,  волосы  слегка развились, и соломинки из повозки
самым жалостным образом вплелись в их великолепие.
     Однако эти досадные мелочи не мешали донне Серафине  иметь
осанку   королевы   без   королевства.   Если  одежда  ее  была
потрепанна, то лицо дышало свежестью,  -  а  кроме  того,  этот
туалет  казался  ослепительным  молодому  барону  де Сигоньяку,
непривычному к такой роскоши и видевшему  на  своем  веку  лишь
крестьянок  в юбках из грубой шерсти и в коломянковых чепцах. К
тому же он был слишком занят глазами красотки,  чтобы  обращать
внимание на изъяны ее наряда.
     Изабелла  была моложе донны Серафины, как того и требовало
амплуа простушки.  Она  не  позволяла  себе  рядиться  кричаще,
довольствуясь   изящной   простотой,   приличествующей   дочери
Кассандра, девице незнатного рода. У нее было миловидное, почти
детское личико, шелковистые русые волосы,  затененные  длинными
ресницами глаза, ротик сердечком и девическая скромность манер,
скорее  естественная, нежели наигранная. Корсаж из серой тафты,
отделанный черным бархатом и стеклярусом,  спускался  мысом  на
юбку того же цвета. Гофрированный воротник поднимался сзади над
грациозной шеей, где колечками вились пушистые волосы, а вокруг
шеи  была  надета  нитка  фальшивого  жемчуга.  Хотя  с первого
взгляда Изабелла меньше привлекала внимание, чем Серафина, зато
дольше удерживала его. Она не ослепляла  -  она  пленяла,  что,
безусловно, более ценно.
     Субретка  полностью  оправдывала  прозвище morenа, которое
испанцы  дают  черноволосым   женщинам.   Кожа   у   нее   была