арабанам. С ними состязалась примитивная сирийская музыка, 
она с
непривычки резала слух, но своим навязчивым ритмом распаляла кровь.
Я еще никогда не заходил в дом увеселений и поэтому немного побаивался, но 
Тутмес
привел меня в заведение под названием «Кошка и виноград». Это был маленький 
опрятный
домик, устланный мягкими коврами и освещенный красивым желтым светом; там 
играли
флейты и цитры; молодые и, по-моему, очень красивые девушки отбивали такт 
своими
выкрашенными в красный цвет ладошками. Когда кончилась музыка, они подсели к 
нам и
попросили угостить их вином, так как у них горлышки пересохли, точно солома. 
Музыка
заиграла снова, и две обнаженные танцовщицы исполнили сложный, требующий 
большого
умения танец, за которым я наблюдал с большим интересом. Как врач, я привык 
видеть
обнаженные тела молодых женщин, но у тех груди не вздрагивали и животы и бедра 
не
двигались так соблазнительно, как здесь, у этих.
Однако музыка опять навеяла на меня грусть, и я затосковал, сам не знаю о чем. 
Красивая
девушка взяла мою руку, прижалась ко мне плечом и сказала, что у меня глаза 
мудреца. Все же
глаза ее не были зелеными, как Нил в разгаре лета, и одета она была не в 
царский лен, хотя
грудь ее оставалась открытой. Поэтому я пил вино и не смотрел девушке в глаза, 
мне совсем не
хотелось называть ее сестрой и просить повеселиться со мной. Так что последнее, 
что мне
оставила память об этом доме, был злобный пинок здоровенного негра ногой в зад 
и разбитый
от падения с крыльца лоб. Случилось именно то, что предсказывала Кипа. Я лежал 
на улице без
единой медяшки в кармане, в разорванной накидке и с огромной шишкой на голове, 
пока
Тутмес не поднял меня и не отвел на пристань, где я смог умыться и утолить 
жажду водой
Нила.
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 31
В то утро я возвратился в Дом Жизни весь разбитый с гудящей от похмелья головой 
и с
ноющей шишкой на лбу, в разодранной грязной накидке и без малейшего желания 
спрашивать:
«почему?». У меня было дежурство в отделении ушных болезней и глухоты, так что 
я быстро
очистился, надел белое врачебное платье и отправился туда. Но мой учитель и 
наставник
встретил меня в коридоре, взглянул мне в лицо и обрушил на меня поток упреков, 
о которых я
давно читал в книгах и знал наизусть.
– Что выйдет из тебя, – восклицал он, – когда ты шляешься по ночам и пьешь вино,
 не
зная меры? Что выйдет из тебя, если ты проводишь время в домах увеселений и 
колотишь
палкой по горшкам, пугая людей? Что выйдет из тебя, если ты ввязываешься в 
уличные драки и
удираешь от стражи?
Но, исполнив таким образом свой долг, он усмехнулся и вздохнул с облегчением, 
отвел
меня в комнату и дал выпить лекарство, предназначенное для очищения желудка. Я
почувствовал себя лучше и понял, что вино и даже дома увеселений не 
возбраняются, лишь бы
только я перестал спрашивать «почему?».
6
Так я распалил жаром Фив свою кровь и стал любить ночь больше дня, колеблющееся
пламя факелов – больше солнечного света, сирийскую музыку – больше жалобных 
стонов
больных, шепот красивых девушек – больше старинных папирусов. Но никто не 
сказал мне
худого слова, поскольку я выполнял свои обязанности в Доме Жизни, выдерживал 
все экзамены
и не терял твердость руки. Все это считалось нормальным в жизни посященных, и 
редко кто из
учеников имел средства, чтобы обзавестись своим домом, жениться до окончания 
учебы.
Поэтому учителя дали мне понять, что лучше пообтесать себе рога, облегчить свою 
плоть и
дать сердцу отраду. Но