омясь и вздыхая,
На ложе из диких трав...-

отвечает Гэндзи.

В его доверительной непринужденности таится какое-то особое очарование, но, 
право, могут ли слова быть достойны его красоты?

Бесчисленное множество подробностей поведал Гэндзи Вступивший на Путь, но 
слишком утомительно все это пересказывать. Боюсь, что я и без того допустила 
немало неточностей, из-за которых Вступивший на Путь из Акаси может показаться 
куда большим чудаком и упрямцем, чем это было на самом деле.

Итак, почувствовав, что его мечты начинают сбываться, Вступивший на Путь 
вздохнул с облегчением, а Гэндзи уже на следующий день отправил письмо в дом на 
холме. Зная по слухам, что дочь старика умна и хорошо воспитана, и вспомнив к 
тому же, что именно в таких уголках нередко скрываются женщины истинно 
прелестные, Гэндзи постарался придать своему посланию как можно более 
изысканный вид. На корейской светло-коричневой бумаге он начертал, более 
тщательно, чем обычно, выписывая знаки:

"Наскучило мне
Взор устремлять к далекой
Обители туч.
Не лучше ль наведаться в дом,
В чаще лесной мелькнувший?

"Забыл обо всем..."" (134)

Вступивший на Путь, сгорая от тайного нетерпения, ждал в доме на холме, когда 
же обнаружилось, что ожидание его не было напрасным, он так напоил гонца вином, 
что у того в глазах потемнело. Но девушка медлила с ответом. Отец сам прошел в 
ее покои и велел поторопиться, но она не послушалась и его. Так поразило ее 
своим изяществом письмо Гэндзи и такими неуклюжими казались знаки, возникающие 
под ее собственной кистью, что она совершенно растерялась и, снова ощутив, 
сколь непреодолима разделяющая их преграда, поспешила объявить себя нездоровой 
и удалилась в опочивальню. Так и не сумев уговорить ее, старик ответил сам:

"Как видно, дочери моей показалось, что ее деревенский рукав не сможет вместить 
всей радости... (135) Во всяком случае, она так смутилась, что не посмела даже 
взглянуть на Ваше милостивое послание. И все же:

Взор ее устремлен
К той же самой обители туч,
И думы ее
Вполне созвучны, я знаю,
Высоким думам твоим...

О да, это так. Хотя и не пристало монаху..."

Письмо было написано на бумаге "митиноку" чрезвычайно старомодным, но не 
лишенным изящества почерком. "Возможно, монаху и в самом деле не стоит..." - 
подумал Гэндзи, с любопытством его разглядывая.

Гонцу он подарил необыкновенной красоты мо. На следующий день Гэндзи отправил в 
дом на холме новое письмо:

"До сих пор мне не приходилось получать писем, писанных посредником...

В сердце - тоска, 
Но даже вздохом не выдам
Страданий моих. 
Здесь нет никого, кто спросил бы, 
Что у меня на душе.

"Слово дали друг другу, но тебя еще не видал я..."" (136)

Это письмо, написанное на мягкой, тонкой бумаге, было еще прекраснее первого, и 
только совсем уж неисправимая затворница могла остаться к нему равнодушной. 
Разумеется, девушке льстило внимание Гэндзи, однако, помня о разнице в их 
положении, она не позволяла себе предаваться надеждам. "Ах, лучше бы он не знал 
о моем существовании",- подумала она и долго еще сидела неподвижно, молча 
глотая слезы. Но в конце концов, вняв настояниям отца, взяла кисть и, умело 
чередуя нажимы с ослаблениями, написала на пропитанной бла