ной мере ощутил 
собственную беспомощность, да и многие не лишенные понимания люди предавались 
печали. Сыновья Левого министра, все без исключения наделенные и умом и 
дарованиями, потеряв прежнее влияние, приуныли, и даже Самми-но тюдзё лишился 
своей веселости. Когда время от времени он наведывался к четвертой дочери 
Правого министра, его принимали с обидной холодностью, явно исключив из числа 
"близких зятьев". Более того, желая, видно, получше наказать его, им 
пренебрегли и при нынешнем назначении. Однако Самми-но тюдзё не падал духом. 
"Мир изменчив, - думал он, - и если сам Дайсё, удалившись от дел, живет 
затворником, мои неудачи тем более естественны". Он часто навещал Гэндзи, деля 
с ним часы занятий и часы утех. Они вспоминали прежние сумасбродства, былое 
соперничество, да и теперь стремились использовать любую безделицу, чтобы 
доказать друг другу свое превосходство. В доме на Второй линии помимо весенних 
и осенних Священных чтений28 по разным поводам устраивались торжественные 
молебны. Нередко Гэндзи призывал к себе не занятых ныне по службе, а потому 
имеющих досуг в избытке ученых мужей и коротал часы, занимаясь с ними 
сочинительством, играя в "закрывание рифм"29 и прочие игры. Во Дворце он почти 
не бывал, жил, повинуясь лишь собственным прихотям, так что наверняка 
находились люди, готовые осудить его и теперь.

Однажды, когда сеялся тихий, летний дождь, Самми-но тюдзё пришел к Гэндзи, имея 
с собою множество приличествующих случаю антологий. Гэндзи тоже повелел открыть 
книжные хранилища у себя в доме и из шкафчиков, куда никогда прежде не 
заглядывал, достал редкостные старинные собрания. Затем, отобрав несколько 
наиболее значительных, без особых церемоний пригласил к себе людей, в этой 
области сведущих. Собрались в его доме придворные и ученые мужи и, разделившись 
на левых и правых, четных и нечетных, начали состязаться, причем победителей 
ожидали великолепные дары. Чем дальше, тем труднее становилось угадывать, и 
иногда Гэндзи, приводя всех в восхищение несравненной широтой своих познаний, 
называл рифмы, которые и достопочтенных мужей ставили в тупик. "Может ли один 
человек быть вместилищем всех возможных совершенств? - восторгались собравшиеся.
 - Таково, видно, его предопределение - затмевать окружающих и красотой и 
дарованиями". В конце концов левые проиграли.

Дня через два Самми-но тюдзё устроил угощение для победителей. Особенной 
пышностью оно не отличалось, но яства были поданы с отменным вкусом в 
изящнейших кипарисовых коробках, дары же, преподнесенные гостям, отличались 
разнообразием и изысканностью. Были приглашены все, кто участвовал в состязании,
 и снова во множестве складывались стихи.

Цвело лишь несколько одиноких "роз у лестницы"30, но тихая и спокойная красота 
этого летнего дня трогала куда больше, чем яркие краски весенней или осенней 
поры. Чувствуя себя легко и свободно, гости услаждали свой слух музыкой.

Сын Самми-но тюдзё, мальчик лет восьми или девяти, в нынешнем году поступивший 
на службу во Дворец, пел на диво приятным голосом и играл на флейте "сё". 
Гэндзи охотно вторил ему. Этот мальчик был вторым сыном четвертой дочери 
Правого министра. На него возлагались особенно большие надежды, и люди 
чрезвычайно привечали и баловали его. Обнаруживая необыкновенные дарования, он 
был к тому же очень миловиден и вызвал всеобщее восхищение, звонко запев 
"Высокие дюны"31 в тот миг, когда веселье стало беспорядочным. Господин Дайсё, 
сняв с себя верхнее платье, преподнес ему. Гэндзи захмелел сегодня более 
обыкновенного, и его раскрасневшееся лицо блистало ослепительной красотой. В 
платье из тонкого шелка, сквозь которое просвечивало тело, он был так хорош, 
что престарелые ученые мужи, издалека поглядывая на него, роняли слезы. Когда 
мальчик допел до конца: "Вот бы мне взглянуть на нежные лилии...", Самми-но 
тюдзё, почтительно поклонившись, поднес Гэндзи чашу с вином:

- У первых цветов
Поутру лепестки раскрылись,
Взоры пленяя.
Но в нежной прелести красок
Ты даже им не уступишь... -

Улыбаясь, Гэндзи поднял чашу:

- Утром расцвел,
Своего не дождавшись часа,
Этот цветок,
Под летним дождем промокнув,
Яркость красок утратил...

Увы, уже и поблек... - пошутил он, нарочно притворяясь совсем захмелевшим, но 
Самми-но тюдзё, поглядев с укоризной, все-таки заставил его выпить вино.

Немало было и других песен сложено, но ведь еще Цураюки говорил, что истинные 
песни редко рождаются в таких случаях и бессмысленно записывать все подряд. К 
тому же мне это просто не по силам... Достаточно сказать, что во всех стихах и 
во всех песнях восхвалялись достоинства господина Дайсё. Да и сам он, как видно 
возгордившись, произнес: "Я сын Вэнь-вана и брат У-вана..."32 Одни эти имена 
звучали чудесной музыкой в его устах. Кажется, он готов был продолжить: "Я дядя 
Чэн-вана...", но вовремя спохватился.

Часто заходил к Гэндзи и принц Соти, замечательный музыкант и прекрасный 
собеседник.

Тем временем госпожа Найси-но ками вернулась в отчий дом. Давно уже мучила ее 
лихорадка, и она решила, что здесь ей будет удобнее прибегнуть к помощи 
молитвенных обрядов. Монахи начали произносить заклинания, и болезнь, ко 
всеобщей радости, отступила. Между тем Найси-но ками, по обыкновению своему не 
желая упускать столь редкой возможности, сговорилась с Гэндзи и, как это ни 
сложно было, стала