ишь роптать на собственную участь, и нет в моем 
сердце ненависти к кому-то другому. Но, может быть, и в самом деле, „когда думы 
печальны... душа блуждает во мраке?"" (77)

За прошлые годы она испытала сполна все горести, какие только могут выпасть на 
долю женщины, но в таком отчаянии еще не бывала. Со дня Священного омовения, 
когда по воле ничтожного случая она оказалась опозоренной, уничтоженной 
презрением, на сердце у нее было неизъяснимо тяжело, одна лишь мысль о 
нанесенном ей оскорблении лишала ее покоя. Уж не оттого ли стало происходить с 
ней нечто странное? Стоило задремать ненадолго, и тут же представлялось ей: вот 
входит она в роскошные покои, где лежит какая-то женщина, будто бы ее соперница.
 Охваченная слепой, безумной яростью, она вцепляется в эту женщину, таскает ее 
за собой, бьет нещадно... Этот мучительный сон снился ей довольно часто. Иногда 
миясудокоро казалось, что она теряет рассудок. "Как горько! Неужели и в самом 
деле душа, „тело покинув, улетела куда-то далеко?.." (78) - думала она. - Люди 
отравляют подозрениями самые невинные проступки, а уж такой возможности они тем 
более не упустят".

И в самом деле, о ней уже начинали злословить. "Я слышала, что иногда человек, 
уходя из мира, оставляет в нем свои обиды, и неизменно содрогалась от ужаса, 
представляя себе, какими тяжкими прегрешениями должен быть обременен такой 
человек. И вот теперь нечто подобное говорят обо мне самой, да еще при жизни! 
Что за горестная судьба! О нет, я и думать больше не стану о нем", - снова и 
снова говорила себе она, но, право, "не это ль называется "думать"?" (79)

Жрица Исэ еще в прошедшем году должна была переехать во Дворец17, но из-за 
каких-то непредвиденных осложнений это произошло лишь нынешней осенью. На 
Долгую луну ей предстояло отправиться в Священную обитель на равнине, и шла 
подготовка к принятию Второго омовения. Однако миясудокоро целыми днями лежала 
в каком-то странном полузабытьи, и приближенные жрицы, чрезвычайно 
обеспокоенные состоянием больной, призвали монахов, чтобы читали молитвы в ее 
покоях.

Нельзя сказать, чтобы жизнь миясудокоро была в опасности, нет, но какой-то 
недуг постоянно подтачивал ее силы. Шли дни и луны, а ей все не становилось 
лучше. Господин Дайсё время от времени наведывался о ее здоровье, но состояние 
другой, более дорогой ему особы по-прежнему внушало опасения, и сердце его не 
знало покоя.

Срок, казалось, еще не вышел, как вдруг, застав всех в доме врасплох, появились 
первые признаки приближения родов, и больной стало еще хуже.

Поспешили прибегнуть к помощи новых молитв и заклинаний, но вот уже все 
средства оказались исчерпанными, а упорный дух все не оставлял ее тела. Даже 
самые искусные заклинатели были поражены и растерялись, не зная, что еще 
предпринять.

Но наконец с превеликим трудом удалось им смирить и этого духа, и, разразившись 
душераздирающими рыданиями, он заговорил:

- Приостановите молитвы, мне нужно сказать что-то господину Дайсё.

- Так мы и знали. Все это неспроста! - воскликнули дамы и подвели Гэндзи к 
занавесу, за которым лежала госпожа. Быть может, приблизившись к своему пределу,
 она хочет что-то сказать ему на прощание?

Левый министр и супруга его отошли в сторону. Монахи, призванные для совершения 
обрядов, негромко читали сутру Лотоса, и голоса их звучали необычайно 
торжественно. Приподняв полу занавеса, Гэндзи взглянул на больную: лицо ее было 
прекрасно, высоко вздымался живот. Даже совершенно чужой человек растрогался бы 
до слез, на нее глядя, так мог ли остаться равнодушным Гэндзи? Белые одежды18 
подчеркивали яркость лица и черноту длинных тяжелых волос, перевязанных шнуром. 
Никогда прежде не казалась она ему такой нежной, такой привлекательной. Взяв ее 
за руку, он говорит:

- Какое ужасное горе! - Тут голос его прерывается, и он молча плачет.

Женщина с трудом поднимает глаза, всегда смотревшие так холодно и отчужденно, и 
пристально вглядывается в его лицо. По щекам ее текут слезы, и может ли Гэндзи 
не испытывать жалости, на нее глядя? Мучительные рыдания вырываются из груди 
несчастной, и, подумав: "Видно, печалится о родителях своих, да и расставаться 
со мной вдруг стало тяжело", Гэндзи принимается утешать ее:

- Постарайтесь не поддаваться тягостным мыслям. Настоящей опасности все-таки 
нет. Впрочем, в любом случае мы снова встретимся, вы знаете, что это непременно 
произойдет. С отцом и матерью вы тоже связаны прочными узами, вы будете уходить 
из мира и возвращаться в него, но они не порвутся. Даже если вам и предстоит 
разлука, она не будет долгой...

Но тут послышался нежный голос:

- Ах, не то, все не то... Я так тя