ного желтого шелка. Поманив приближенного Гэндзи, она протянула ему 
благоуханный белый веер и сказала:

- Не желаете ли поднести цветы на веере? Боюсь, что их стебли недостаточно 
красивы...

Как раз в этот миг, открыв ворота, появился Корэмицу и взял цветы, чтобы самому 
поднести их Гэндзи.

- Прошу простить мне столь долгое отсутствие, - рассыпался он в извинениях. - К 
несчастью, куда-то затерялись ключи. Разумеется, никому из здешних жителей и в 
голову не придет... Но заставить вас ждать на этой грязной улице...

Карету ввели во двор, и Гэндзи вышел. У ложа больной сидели старший брат 
Корэмицу, монах Адзари4, зять - правитель Микава, дочь... Все они радостно 
склонились перед дорогим гостем. Больная и та приподнялась на ложе.

- Поверьте, я вовсе не дорожу своей жизнью, но до сих пор мне трудно было 
смириться с мыслью об уходе из этого мира по той лишь Причине, что я не смогу 
больше прислуживать вам, ловить ваш милостивый взгляд... Потому и медлила я, но 
был мне ниспослан знак, что принят мой обет - болезнь отступила, а сегодня еще 
и вы удостоили меня своим посещением. Теперь я буду со спокойной душой 
дожидаться, когда снизойдет на меня свет будды Амиды5, - говорит она и, 
обессилев, плачет.

- Все эти дни я не переставал сокрушаться о том, что выздоровление ваше 
затягивается. С сердцем, стесненным от горести, воспринял я весть о вашем 
решении отказаться от мира. Вы должны жить долго, дабы увидеть, сколь высоких 
чинов я достигну. После же ничто не помешает вам занять самое почетное из 
девяти мест в Чистой земле6. Говорят, что дурно уходить из мира, когда хоть 
что-то привязывает к нему, это может неблагоприятно сказаться на будущем, - 
отвечает Гэндзи, глотая слезы.

Все кормилицы одинаковы - питомца своего, которого воспитание составляло 
главнейший предмет их попечений, даже самого никчемного, готовы они считать 
средоточием всех мыслимых совершенств, а уж как не гордиться кормилице Гэндзи? 
Разумеется, ей кажется, что, прислуживая ему, она и сама стала особой весьма 
значительной, высочайших милостей удостоившейся. И разве удивительно, что, 
глядя на него теперь, она то и дело заливается беспричинными слезами? Дети же 
ее неодобрительно переглядываются: "Ну не дурно ли так плакать, могут подумать, 
что слишком трудно ей окончательно расстаться с миром, от которого она 
отреклась..." А Гэндзи, чувствуя себя глубоко растроганным, говорит:

- В малолетстве потерял я тех, чьи попечения должны были поддерживать мое 
существование, после этого многие принимали меня под свои крылья, но не могу 
вспомнить никого, к кому был бы я привязан так, как к вам. С тех пор как я стал 
взрослым, многочисленные предписания не позволяют мне иметь вас постоянно рядом 
с собой, я не могу даже навещать вас так часто, как мне этого хочется, но, 
поверьте, я всегда тоскую, когда долго не вижусь с вами. О, когда б "люди 
больше не знали неизбежных разлук..." (26).

Пока Гэндзи любезно беседовал с кормилицей, аромат от рукавов, которыми отирал 
он слезы, распространился по всему дому, и окружающие невольно задумались: 
"Сколь необычно все же предопределение этой женщины!" Так, даже дети, ранее 
осуждавшие монахиню, теперь рыдали, и рукава их поблекли от слез.

- Пора снова приступать к обрядам, - распорядившись, Гэндзи собрался уезжать, 
но перед отъездом попросил Корэмицу принести зажженный факел и в его свете 
принялся разглядывать присланный ему веер. Веер оказался насквозь пропитанным 
нежным ароматом благовоний, которыми, как видно, пользовалась его владетельница.
 Внимание Гэндзи привлекла сделанная с отменным изяществом надпись:

"Не он ли?" - в душе
Возникла догадка смутная...
Перед взором моим
На мгновенье мелькнул "лик вечерний"
В ослепительном блеске росы.

Содержание песни было довольно неопределенным, но в почерке чувствовалось явное 
благородство, и в сердце Гэндзи неожиданно пробудился интерес к хозяйке веера.

- Кто живет в соседнем доме с западной стороны? Ты случайно не узнавал? - 
спрашивает он у Корэмицу, а тот, подумав: "Ну вот, снова...", все же, сдержав 
слова укоризны, отвечает, правда весьма недовольным тоном:

- Я здесь уже пять или шесть дней, но заботы о больной занимают все мое время, 
и мне некогда расспрашивать о соседях.

- Ты, кажется, осуждаешь меня? Но, поверь, есть в этом веере что-то такое, что 
невольно вызывает желание проникнуть в его тайну. Позови лее кого-нибудь, кому 
ведомы местные обстоятельства, и расспроси его, - Просит Гэндзи, и Корэмицу, 
в