я полюбил, я даже уверовал,
     Но нет такого бродяги, кому бы не позавидовал
     сегодня
     лишь потому, что он - это не я.
     Гляжу на лохмотья, на язвы, на притворство
     И думаю: должно быть, ты никогда не жил, не учился,
     не любил и не верил
     (Потому что вполне возможно, ничего этого не делая,
     создать реальность всего этого),
     И, должно быть, ты всего лишь жил-поживал,
     как ящерица, у которой оторвали хвост,
     А что такое хвост для тех, кто ящерицы ниже?

     Я сделал из себя, чего и сам не знал,
     А то, что мог бы сделать из себя, не сделал.
     И выбрал домино себе не то,
     В нем приняли меня совсем не за того, а я
     не отрицал и потерял себя.
     Когда же маску снять я попытался,
     Она так крепко приросла к лицу, что долго ничего
     не выходило.
     Но все же я сорвал ее и, в зеркало взглянув,
     Увидел постаревшее лицо.
     Я пьян был и не мог надеть костюм, который раньше
     мною не был сброшен.
     Я маску сбросил, уснул в швейцарской,
     Как безобидный пес по милости привратника.
     Чтоб доказать возвышенность свою,
     я допишу историю.
     О музыка,- стихов моих бесполезных основа,
     Вот бы найти тебя, обрести тебя,
     А не стоять перед табачной лавкой,
     Сознание того, что существую, швырнув себе под ноги,
     как коврик,
     Как коврик - о него споткнется пьяный или телок,
     украденный цыганом,
     Не стоящий на рынке ничего.

     Но вот хозяин к двери подошел и стал у двери.
     Я на него гляжу вполоборота, и затекает шея
     И, может быть, еще сильней - душа, томящаяся от
     непониманья.
     Умрет он. Я умру.
     Уйдет он от разложенных товаров, я от стихов уйду.
     Настанет день, его товары сгинут, когда-нибудь
     умрут мои стихи.
     Потом умрет и улица, где помещалась лавка,
     Умрет язык, на котором написаны стихи.
     Умрет, вращенье оборвав, планета, где все это
     происходило,
     А где-нибудь в галактиках иных подобное человеку
     существо
     По-прежнему будет создавать подобия стихов и стоять
     у подобия витрины,
     Одно всегда напротив другого,
     Одно так же никчемно, как другое,
     И невозможное так же нелепо, как действительное,
     И тайна глубины так же непреложна,
     как тайна поверхности,
     Всегда одно или другое или ни того, ни другого.

     Но вот заходит в лавку покупатель (за сигаретами?),
     И на голову мне обрушивается благотворная
     действительность,
     И я, убежденный и очеловеченный, обретаю силы,
     и привстаю,
     И пытаюсь записать стихи, в которых говорю совсем
     обратное.

     В раздумье над листом бумаги я закуриваю
     И вместе с ароматом дыма наслаждаюсь
     освобождением всех мыслей.
     И слежу за струйкой дыма, как за дорогой верной,
     И в этот миг, как чувственник-знаток,
     Смакую освобождение от всех спекуляций
     И соглашаюсь с тем, что философствование есть лишь
     следствие дурного настроения.

     Потом, откинувшись на спинк