реди венгерских нив,
     Пронзенный царской иль кроатской пикой

     Пусть кровью изошла страна,
     Пускай раздавлена свобода,--
     Что ж, дело Франца сторона,
     И шпагу он не вынет из комода.

     Он жив, наш Франц! Когда-нибудь
     Он сможет прежнею отвагой
     В кругу своих внучат хвастнуть:
     "Таков я был, так сделал выпад шпагой".

     О, как моя вскипает кровь
     При слове "Венгрия"! Мне тесен
     Немецкий мой камзол, и вновь
     Я слышу трубы, зов знакомых песен.

     Опять звучит в душе моей,
     Как шум далекого потока,
     Песнь о героях прошлых дней,
     О Нибелунгах, павших жертвой рока.

     Седая быль повторена,
     Как будто вспять вернулись годы.
     Пусть изменились имена --
     В сердцах героев тот же дух свободы.

     Им так же гибель рок судил:
     Хоть стяги реют в гордом строе,--
     Пред властью грубых, темных сил
     Обречены падению герои.

     С быком вступил в союз медведь,
     Ты пал, мадьяр, в неравном споре,
     Но верь мне -- лучше умереть,
     Чем дни влачить, подобно нам, в позоре.

     Притом хозяева твои --
     Вполне пристойная скотина,
     А мы -- рабы осла, свиньи,
     Вонючий пес у нас за господина!

     Лай, хрюканье -- спасенья нет,
     И что ни день -- смердит сильнее.
     Но не волнуйся так, поэт,--
     Ты нездоров, и помолчать -- вернее.


17

ДУРНОЙ СОН

     Во сне я вновь стал юным и беспечным --
     С холма, где был наш деревенский дом,
     Сбегали мы по тропкам бесконечным,
     Рука в руке, с Оттилией вдвоем.

     Что за сложение у этой крошки!
     Глаза ее, как море, зелены --
     Точь-в-точь русалка, а какие ножки!
     В ней грация и сила сплетены.

     Как речь ее проста и непритворна,
     Душа прозрачней родниковых вод,
     Любое слово разуму покорно,
     С бутоном розы схож манящий рот!

     Не грежу я, любовь не ослепляет
     Горячеч