болтают,
     Словно кумушки за кофе.

     Но невнятен мне их говор,
     Хоть и знаю птиц наречья,
     Как премудрый Соломон,
     Тысячу супруг имевший.

     И наречья птичьи знавший,--
     Не, новейшие одни
     Но и, древние, седые
     Диалекты старых чучел,

     Новые цветы повсюду!
     С новым диким ароматом,
     С небывалым ароматом,
     Что мне проникает в ноздри

     Пряно, остро и дразняще,--
     И мучительно хочу я
     - Вспомнить наконец: да где же
     Слышал я подобный запах?

     Было ль то на Риджент-стрит
     В смуглых солнечных объятьях
     Стройной девушки-яванки,
     Что всегда цветы жевала?

     В Роттердаме ль, может быть,
     Там, где ламятник Эразму,
     В бедой вафельной палатке
     За таинственной гардиной?

     Созерцая Новый Свет,
     Вижу я моя особа,
     Кажется, ему внушает
     Больший ужас... Обезьяна,

     Что спешит в кустах укрыться,
     Крестится, меня завидя,
     И кричит в испуге: "Тень!
     Света Старого жилец!"

     Обезьяна? Не страшись:
     И не призрак и не тень;
     Жизнь в моих клокочет жилах,
     Жизни я вернейший сын.

     Но общался с мертвецами
     Много лет я -- оттого
     И усвоил их манеры
     И особые причуды...

     Годы лучшие провел я
     То Кифгайзере, то в гроте
     У Венеры,-- словом, в разных
     Катакомбах романтизма.

     Не пугайся, обезьяна!
     На заду твоем бесшерстом,
     Голом, как седло, пестреют
     Те цвета, что мной любимы:

     Черно-красно-золотистый!
     Обезьяний зад трехцветный
     Живо мне напоминает
     Стяг имперский Барбароссы.

     Был он лаврами увенчан,
     И сверкали на ботфортах
     Шпоры золотые -- все же
     Не герой он был, не рыцарь,

     А главарь разбойной шайки,
     Но вписавший в Книгу Славы
     Дерзкой собственной рукой
     Дерзостное имя Кортес.

     Вслед за именем Колумба
     Расписался он сейчас же,
     И зубрят мальчишки в школах
     Имена обоих кряду.

     Христофо