от состояния, в котором господствует низшая природа, к состоянию, в 
котором господствует высшая природа, т. е. оно означает возрастание человека, 
духовный его подъем. Упадочное же смирение хочет системы жизни, в которой 
никогда не наступает освобождение, никогда не достигается духовного подъема, 
никогда не выявляется высшей природы. Освобождение духа, духовный подъем, 
выявление высшей природы объявляется несмиренным состоянием, недостатком 
смирения. Смирение из средства и пути превращается в самоцель.

Смирение начинают противопоставлять любви. Путь любви признается не смиренным, 
дерзновенным путем. Евангелие окончательно подменяется "Добротолюбием". Где уж 
мне грешному и недостойному притязать на любовь к ближнему, на братство. Моя 
любовь будет заражена грехом. Сначала я должен смириться, любовь же явится как 
плод смирения. Но смиряться я должен всю жизнь и безгрешного состояния не 
достигну никогда. Поэтому и любовь не явится никогда. Где уж мне, грешному, 
дерзать на духовное совершенствование, на мужество и высоту духа, на достижение 
высшей духовной жизни. Сначала нужно победить грех смирением. На это уйдет вся 
жизнь, и не останется времени и сил для творческой духовной жизни. Она возможна 
лишь на том свете, да и там вряд ли, на этом же свете возможно лишь смирение. 
Упадочное смирение создает систему жизни, в которой жизнь обыденная, 
обывательская, мещански-бытовая почитается более смиренной, более христианской, 
более нравственной, чем достижение более высокой духовной жизни, любви, 
созерцания, познания, творчества, всегда подозреваемых в недостатке смирения и 
гордости. Торговать в лавке, жить самой эгоистической семейной жизнью, служить 
чиновником полиции или акцизного ведомства - смиренно, не заносчиво, не 
дерзновенно. А вот стремиться к христианскому братству людей, к осуществлению 
правды Христовой в жизни или быть философом и поэтом, христианским философом и 
христианским поэтом - не смиренно, гордо, заносчиво и дерзновенно. Лавочник, не 
только корыстолюбивый, но и бесчестный, менее подвергается опасности вечной 
гибели, чем тот, кто всю жизнь ищет истины и правды, кто жаждет в жизни красоты,
 чем Вл. Соловьев, например. Гностик (1), поэт жизни, искатель правды жизни и 
братства людей подвергается опасности вечной гибели, так как недостаточно 
смиренен, горд. Получается безвыходный, порочный круг. Стремление к 
осуществлению Божьей Правды, Царства Божьего, духовной высоты и духовного 
совершенства объявляется духовным несовершенством, недостатком смирения. В чем 
же основной порок упадочного смирения и его системы жизни? Этот основной порок 
скрыт в ложном понимании соотношения между грехом и путями освобождения от 
греха или достижения высшей духовной жизни. Я не могу рассуждать так - мир 
лежит во зле, я грешный человек и потому мое стремление к осуществлению 
Христовой Правды и к братской любви между людьми есть горделивое притязание, 
недостаток смирения, ибо всякое подлинное движение в направлении осуществления 
любви и правды есть победа над злом, есть освобождение от греха. Я не могу 
говорить так - я грешный человек, мое и дерзновение познавать тайны бытия и 
творить красоту есть недостаток смирения, гордость, ибо подлинное познание и 
подлинное творчество красоты есть уже победа над грехом, преображение жизни. 
Нельзя сказать: грех искажает и извращает и любовь, и духовное 
совершенствование, и познание и все, и потому нет победы над грехом на этих 
путях. Ибо совершенно также можно сказать: путь смирения искажается и 
извращается человеческим грехом и корыстолюбием и есть искаженное, упадочное, 
извращенное смирение, смирение, превратившееся в рабство, в эгоизм, в трусость. 
Смирение не более гарантировано от искажения и вырождения, чем любовь или 
познание.

Грех побеждается с великим трудом и побеждается он лишь силой благодати. Но 
пути этой победы, пути стяжания благодати многообразны и объемлют всю полноту 
бытия. Наша любовь к ближнему, наше познание, наше творчество, конечно, 
искажаются грехом и несут на себе печать несовершенства, но так же искажаются 
грехом и несут на себе печать несовершенства и пути смирения. Христос завещал 
прежде всего любить Бога и любить ближнего, искать превыше всего Царства 
Божьего, совершенства подобного совершенству Отца Небесного. "Добротолюбие", в 
которое не вошли наиболее замечательные мистические творения Св. Максима 
Исповедника, Св. Симеона Нового Богослова и др., есть прежде всего собрание 
морально-аскетических наставлений для монахов, а не выражение полноты 
христианства и его путей. Не только дух Евангелия и апостольских посланий, но и 
дух греческой патристики в наиболее глубоких своих течениях иной, чем напр. 
односторонний дух православия Феофана Затворника. Конечно, у Феофана Затворника 
есть много верного и вечного, особенно в его лучшей книге "Путь к спасению", но 
отношение его к жизни мира - упадочно-боязливое, христианство его умаленное и 
ущербное. Центральной идеей восточной патристики была идея теозиса, обожения 
твари, преображение мира, космоса, а не идея личного спасения. Не случайно 
величайшие восточные учителя Церкви так склонны были к идее апокатастасиса, не 
только св. Климент Александрийский и Ориген, но и св. Григорий Нисский, св. 
Григорий Назианзин, св. Максим Исповедник. Судебное понимание мирового процесса,
 судебное понимание искупления, созидание ада, спасения избранных и вечной 
гибели всего остального человечества выражено главным образом в западной 
патристике, у блаж. Августина, а потом в западной схоластике. Для классической 
греческой патристики христианство не было только религией личного спасения. Она 
направлена была к космическому пониманию христианства, выдвигала идею 
просветления и преображения мира, обожения твари. Лишь позже христианское 
сознание начало более дорожить идеей ада, чем идеей преображения и обожения 
мира. Быть может, это явилось результатом преобладания варварских народов с их 
жестокими инстинктами. Эти народы должны были быть подвергнуты суровой 
дисциплине и ус