ься. Исключение составляли испанцы и
кардинал Руанский, те -- в силу  родственных  уз  и  обязательств,  этот  --
благодаря  могуществу  стоявшего  за ним французского королевства. Поэтому в
первую очередь надо было позаботиться кого-нибудь из испанцев,  а  в  случае
невозможности  --  кардинала  Руанского,  но  уже  не  как  не Сан-Пьетро ин
Винкула. Заблуждается тот, кто думает, что новые благодеяния могут заставить
великих мира  сего  позабыть  о  старых  обидах.  Так  что  герцог  совершил
оплошность, которая и привела его к гибели.

ГЛАВА VIII

      О ТЕХ, КТО ПРИОБРЕТАЕТ ВЛАСТЬ
      ЗЛОДЕЯНИЯМИ

     Но  есть еще два способа сделаться государем -- несводимые ни к милости
судьбы, ни к доблести; и опускать их, как я полагаю, не стоит, хотя об одном
из них уместнее рассуждать там, где  речь  идет  о  республиках.  Я  разумею
случаи,  когда частный человек достигает верховной власти путем преступлений
либо в силу благоволения к  нему  сограждан.  Говоря  о  первом  способе,  я
сошлюсь на два случая -- один из древности, другой из современной жизни -- и
тем  ограничусь,  ибо  полагаю, что и этих двух достаточно для тех, кто ищет
примера.
     Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, хотя вышел не только из  простого,
но  из  низкого  и  презренного  звания. Он родился в семье горшечника и вел
жизнь бесчестную,  но  с  молоду  отличался  такой  силой  духа  и  телесной
доблестью,  что, вступив в войско, постепенно выслужился до претора Сиракуз.
Утвердясь в этой должности, он задумал сделаться властителем Сиракуз и таким
образом присвоить себе то, что было ему вверено по доброй воле.  Посвятив  в
этот  замысел Гамилькара Карфагенского, находившегося в это время в Сицилии,
он созвал однажды утром народ  и  сенат  Сиракуз,  якобы  для  решения  дел,
касающихся республики; и когда все собрались, то солдаты его по условленному
знаку  перебили  всех  сенаторов  и  богатейших людей из народа. После такой
расправы Агафокл стал властвовать, не встречая ни малейшего сопротивления со
стороны граждан. И хотя он был дважды разбит карфагенянами и даже осажден их
войском, он ое только не сдал город, но, оставив часть людей защищать его, с
другой -- вторгся в Африку; в короткое время освободил Сиракузы от  осады  и
довел  карфагенян  до  крайности, так что они были вынуждены заключить с ним
договор, по которому ограничивались владениями в Африке и уступали  Агафоклу
Сицилию.
     Вдумавшись,  мы не найдем в жизни Агафокла ничего или почти ничего, что
бы досталось ему милостью судьбы, ибо, как уже говорилось, он достиг  власти
не чьим-либо покровительством, но службой в войске, сопряженной с множеством
опасностей   и   невзгод,  и  удержал  власть  смелыми  действиями,  проявив
решительность и отвагу.  Однако  же  нельзя  назвать  и  доблестью  убийство
сограждан,  предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим
можно стяжать власть, но не славу.  Так  что,  если  судить  о  нем  по  той
доблести,  с  какой он шел навстречу опасности, по той силе духа, с какой он
переносил  невзгоды,  то  едва   ли   он   уступит   любому   прославленному
военначальнику,   но,   памятуя  его  жестокость  и  бесчеловечность  и  все
совершенные им преступления, мы не можем приравнять его к величайшим  людям.
Следовательно,  нельзя приписать ни милости судьбы, ни доблести то, что было
добыто без того и другого.
     Уже в  наше  время,  при  папе  Александре,  произошел  другой  случай.
Оливеротто  из  Фермо,  в  младенчестве  осиротевший,  вырос  в  доме дяди с
материнской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в юных летах он вступил в
военную службу под начало Паоло Вителли с тем, чтобы, освоившись  с  военной
наукой,  занять  почетное  место  в  войске.  По смерти Паоло он перешел под
начало брата его Вителлоццо и весьма  скоро,  как  человек  сообразительный,
сильный  и храбрый, стал первым лицом в войске. Однако, полагая унизительным
подчиняться другим, он задумал овладеть Фермо -- с благословения  Вителли  и
при пособничестве нескольких сограждан, которым рабство отечества было милее
свободы.  В  письме  к  Джованни  Фольяни  он  объявил,  что  желал бы после
многолетнего отсутствия навестить дядю и родные места, а  заодно  определить
размеры  наследства;  что  в  трудах  своих  он не помышляет ни о чем, кроме
славы, и, желая  доказать  согражданам,  что  не  впустую  растратил  время,
испрашивает  позволения въехать с почетом -- со свитой из ста всадников, его
друзей и слуг,-- пусть, мол, жители Фермо тоже не  откажут  ему  в  почетном
приеме,  что  было  бы  лестно не только ему, но и дяде его, заменившему ему
отца. Джовани Фольяни исполнил все, как просил племянник,  и  позаботился  о
том,  чтобы горожане встретили его с почестями. Тот, поселившись в свободном
доме, выждал несколько дней, пока  закончатся  приготовления  к  задуманному
злодейству,  и  устроил  торжественный  пир,  на  который пригласил Джованни
Фольяни и всех именитых людей Фермо. После того, как покончили с  угощениями
и  с  принятыми  в  таких  случаях  увеселениями, Оливеротто с умыслом повел
опасные речи о предприятиях и величии папы Александра  и  сына  его  Чезаре.
Джованни  и  другие  стали  ему  отвечать,  он вдруг поднялся и, заявив, что
подобные разговоры  лучше  продолжать  в  укромном  месте,  удалился  внутрь
покоев,  куда за ним последовал дядя и другие именитые гости. Не успели они,
однако, сесть, как из засады выскочили солдаты  и  перебили  всех,  кто  там
находился.  После этой резни Оливеротто верхом помчался через город и осадил
во дворце высший магистрат;  тот  из  страха  повиновался  и  учредил  новое
правление, а Оливеротто прово