ний, почему и гибнут от первой же непогоды. Только тот,
кто обладает истинной доблестью, при внезапном возвышении сумеет не упустить
того, что фортуна сама вложила ему в руки, то есть сумеет,  став  государем,
заложить  те  основания,  которые другие закладывали до того, как достигнуть
власти.
     Обе эти возможности возвыситься -- благодаря доблести и милости  судьбы
--  я  покажу  на двух примерах, равно нам понятных: я имею в виду Франческо
Сфорца и Чезаре Борджа. Франческо стал Миланским герцогом  должным  образом,
выказав  великую доблесть, и без труда удержал власть, доставшуюся ему ценой
многих усилий. Чезаре Борджа, простонародьем  называемый  герцог  Валентино,
приобрел  власть  благодаря фортуне, высоко вознесшей его отца; но лишившись
отца, он лишился и власти, несмотря на то, как человек умный  и  доблестный,
приложил  все  усилия  и  все  старания,  какие были возможны, к тому, чтобы
пустить прочные корни в государствах, добытых для него чужим оружием и чужой
фортуной. Ибо, как я уже говорил, если основания не заложены заранее, то при
великой доблести это можно сделать и в последствии,  хотя  бы  ценой  многих
усилий зодчего и с опасностью для всего здания.
     Рассмотрев  образ  действия  герцога,  нетрудно убедиться в том, что он
подвел прочное основание под будущее могущество, и я считаю  не  лишним  это
обсудить,  ибо  не  мыслю лучшего наставления новому государю. И если все же
распорядительность герцога не спасла его крушения, то в этом повинен не  он,
а поистине необычайное коварство фортуны.
     Александр  VI  желал  возвысить герцога, своего сына, но предвидел тому
немало препятствий и в настоящем, и в будущем. Прежде  всего  он  знал,  что
располагает  лишь  теми владениями, которые подвластны Церкви, но при всякой
попытке отдать одно из них герцогу воспротивились бы как  герцог  Миланский,
так  и  венецианцы,  которые  уже  взяли  под  свое покровительство Фаэнцу и
Римини. Кроме того, войска в Италии, особенно те, к чьим услугам можно  было
прибегнуть,  сосредоточились  в  руках  людей, опасавшихся усиления папы, то
есть  Орсини,  Колонна  и  их  приспешников.  Таким  образом,  прежде  всего
надлежало  расстроить  сложившийся порядок и посеять смуту среди государств,
дабы беспрепятственно овладеть некоторыми  из  них.  Сделать  это  оказалось
легко  благодаря  тому,  что венецианцы, в собственных интересах, призвали в
Италию французов, чему папа не только  не  помешал,  но  даже  содействовал,
расторгнув прежний брак короля Людовика.
     Итак,  король  вступил  в  Италию  с  помощью  венецианцев и с согласия
Александра и, едва достигнув Милана, тотчас выслал  папе  отряд,  с  помощью
которого тот захватил Романью, что сошло ему с рук только потому, что за ним
стоял  король. Таким образом Романья оказалась под властью герцога, а партии
Колонна было нанесено поражение, но пока что герцог не мог следовать дальше,
ибо  оставалось  два  препятствия:  во-первых,  войско  казавшееся  ему   не
надежным, во-вторых, намерения Франции. Иначе говоря он опасался, что войско
Орсини,  которое  он взял на службу, выбьет у него почву из под ног, то есть
либо покинет его, либо, того хуже, отнимет завоеванное; и что точно  так  же
поступит  король.  В  солдатах  Орсини  он  усомнился  после того, как, взяв
Фаэнцу, двинул их на Балонью и заметил,  что  они  вяло  наступают;  что  же
касается  короля,  то  он  понял  его  намерения,  когда после взятия Урбино
двинулся к Таскане, и тот вынудил его отступить. Поэтому герцог решил  более
не расчитывать ни на чужое оружие, ни на чье-либо покровительство.
     Первым  делом  он ослабил партии Орсини и Колонна в Риме; всех нобилей,
державших их  сторону,  переманил  себе  на  службу,  определив  им  высокие
жалованья и, сообразно достоинствам, раздал места в войске и управлении, так
что  в  несколько  месяцев  они  отстали  от  своих  партий  и  обратились в
приверженцев герцога. После этого он стал выжидать возможности разделаться с
главарями партии Орсини, еще раньше покончив с Колонна. Случай  представился
хороший,  а  воспользовался  он им и того лучше. Орсини, спохватившиеся, что
усиление Церкви грозит им  гибелью,  собрались  на  совет  в  Маджоне,  близ
Перуджи. Этот совет имел множество грозных последствий для герцога,-- прежде
всего,  бунт  в  Урбино  и  возмущение  в  Романье,  с  которыми он, однако,
справился благодаря помощи Французов.
     Восстановив прежнее влияние, герцог решил не доверять более ни Франции,
ни другой внешней силе, чтобы впредь не подвергать себя опасности, и  прибег
к  обману.  Он  также  отвел  глаза Орсини, что те сначала примирились с ним
через посредство синьора Паоло -- которого герцог  принял  со  всевозможными
изъявлениями  учтивости  и  одарил одеждой, лошадьми и деньгами,-- а потом в
Синигалии  сами  простодушно  отдались  ему  в  руки.  Так,  разделавшись  с
главарями  партий  и переманив к себе их приверженцев, герцог заложил весьма
прочное основание своего могущества: под его властью находилась вся  Романья
с  герцогством  Урбино и, что особенно важно, он был уверен в приязни к нему
народа, испытавшего благодетельность его правления.
     Эта часть действий герцога достойна внимания  и  подражания,  почему  я
желал  бы  остановиться  на  ней особо. До завоевания Романья находилась под
властью ничтожных правителей, которые не столько пеклись о своих  подданных,
сколько  обирали  их  и направляли не к согласию, а к раздорам, так что весь
край изнемогал от грабежей, усобиц и беззаконий.  Завоевав  Романью,  герцог
решил  отдать  ее  в  надежные руки, дабы умиротворить и подчинить верховной
власти, и с тем вручил всю полноту власти мессеру Рамиро де  Орко,  человеку
нрава  резкого  и  крутого. Тот в короткое время умиротворил Романью, пресек
распри и навел трепет на всю округу. Тогда герцог рассудил,  что  чрезмерное
сосредоточение  власти  больше  не  нужно,  ибо  может озлобить подданных, и
учредил, под председательством почтенного лица, гражданский суд,  в  котором
каждый  год  был  предс