Меня ты хочешь?
                Меня всецело, и всего?
                А! -- так зачем же
                Ты мучаешь меня, глупец, при этом?
                Зачем терзаешь душу униженьем?..
                -- Дай мне любви, кому меня
                согреть?
                Горячую мне руку протяни
                И пламя рдеющих углей для сердца
                дай мне,
                Мне одинокому в своем уединенье,
                --
                Что ко врагам и седмиричный лед,
                К врагам стремиться научает.
                Ты сам отдайся мне.
                Необоримый враг, --
                Сам
                -- мне!

                Прочь! улетел! --
                Умчался прочь --
                Единственный товарищ мой и враг,
                Великий враг
                И чуждый мне опять
                Божественный палач.

                Нет!
                Возвратись ко мне
                И с пытками твоими,
                Мои все слезы льются за тобой,
                И для тебя вдруг загорелся
                снова
                Огонь последний на сердце моем.
                Вернись, вернись ко мне, мой бог,
                -- мое
                     страданье,
                И счастие последнее мое!..


     2

     -- Но тут Заратустра не мог долее сдерживать себя, схватил
свою палку  и  ударил  изо  всех  сил  того,  кто  так   горько
жаловался.  "Перестань,  -- кричал он ему со злобным смехом, --
перестань, комедиант!  фальшивомонетчик!  закоренелый  лжец!  Я
узнаю тебя!
     Я   отогрею   тебе  ноги,  злой  чародей,  я  хорошо  умею
поджаривать таких, как ты!"
     -- "Оставь, -- сказал старик и вскочил с земли, -- не  бей
больше, о Заратустра! Все это была только комедия!
     В  этом  искусство  мое;  тебя  самого  хотел  я испытать,
подвергая тебя этому искусу! И поистине, ты разгадал меня!
     Но и ты также -- дал мне о себе немалое свидетельство:  ты
суров,  ты, мудрый Заратустра! Суровые удары наносишь ты
своими "истинами", палка твоя вынуждает у  меня  --  эту
истину!"
     "Не  льсти,  -- отвечал Заратустра, все еще возбужденный и
мрачно смотря на него, -- ты закоренелый фигляр! Ты  лжив:  что
толкуешь ты -- об истине!
     Ты  павлин  из  павлинов,  ты  море  тщеславия, что
разыгрывал ты предо  мною,  ты,  злой  чародей,  в  кого
должен был я верить, когда ты так горько жаловался?"
     "В кающегося духом, -- сказал старик, -- его
представлял я; ты сам изобрел некогда это слово --
     --  поэта  и  чародея, обратившего наконец дух свой против
себя  самого,  преображенного,  который  замерзает  от   своего
плохого знания и от своей дурной совести.
     И сознайся: нужно было много времени, о Заратустра, прежде
чем ты  заметил  искусство  мое и ложь мою! Ты поверил в
мое горе, когда ты держал мне голову обеими руками, --
     -- я слышал, как ты горько жаловался:  "его  слишком  мало
любили,  слишком  мало  любили!" Что я так далеко тебя обманул,
этому радовалась внутри меня злоба моя".
     "Ты, пожалуй, обманывал и более хитрых, чем я,  --  сказал
Заратустра   сурово.   --   Я   не  стерегусь  обманщиков,  ибо
неосторожным должен я быть: так хочет судьба моя.
     Но ты -- должен обманывать: настолько я знаю  тебя!
Слова  твои  всегда  должны иметь два-три-четыре смысла! Даже в
чем сознавался ты сейчас,  не  было  для  меня  ни  достаточной
правдой, ни достаточной ложью!