когда-нибудь до этого. О, как противно теперь тебе наслаждение, грубое, тупое, 
смуглое наслаждение, как его обычно понимают сами наслаждающиеся, наши 
"образованные", наши богатые и правящие! С какой злобой внемлем мы теперь той 
оглушительной ярмарочной шумихе, в которой "образованный человек" и обитатель 
большого города нынче позволяет насиловать себя искусством, книгой и музыкой во 
имя "духовных наслаждений", с помощью духовных напитков! Как режет нам теперь 
слух театральный крик страсти, как ч4жд стал нашему вкусу весь романтический 
разгул и неразбериха чувств, которую любит образованная чернь, вместе с ее 
стремлениями к возвышенному, при поднятому, взбалмошному! Нет, если мы, 
выздоравливающие, еще нуждаемся в искусстве, то это другое искусство - 
насмешливое, легкое, летучее, божественно безнаказанное, божественно искусное 
искусство, которое, подобно светлому пламени, возносится в безоблачное небо! 
Прежде всего: искусство для художников, только для художников! Мы после этого 
лучше понимаем, что для этого прежде всего нужно: веселость, всякая веселость, 
друзья мои! даже в качестве художника - я хотел бы это доказать. Мы теперь 
знаем кое-что слишком хорошо, мы, знающие; о, как мы теперь учимся хорошо 
забывать, хорошо не слишком-знать, как художники! И что касается нашего 
будущего, нас вряд ли найдут снова на стезях тех египетских юношей, которые 
ночами проникают в храмы, обнимают статуи и во что бы то ни стало хотят 
разоблачить, раскрыть, выставить напоказ все, что не без изрядных на то 
оснований держится сокрытым. Нет, этот дурной вкус, эта воля к истине, к 
"истине любой ценой". Это юношеское окаянство в любви к истине - опротивели нам 
вконец: мы слишком опытны, слишком серьезны, слишком веселы, слишком прожжены, 
слишком глубоки для этого... Мы больше не верим тому, что истина остается 
истиной, если снимают с нее покрывало; мы достаточно жили, чтобы верить этому. 
Теперь для нас это дело приличия - не все видеть обнаженным, не при всем 
присутствовать, не все хотеть пони мать и "знать". "Правда ли, что боженька 
находится везде? - спросила маленькая девочка свою мать. - Но я нахожу это 
неприличным" - намек философам! Следовало бы больше уважать стыд, с которым 
природа спряталась за загадками и пестрыми неизвестностями. Быть может, истина 
- женщина, имеющая основания не позволять подсматривать своих оснований? Быть 
может, ее имя, говоря по-гречески, Баубо?.. О, эти греки! Они умели-таки жить; 
для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться 
иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были 
поверхностными - из глубины! И не возвращаемся ли мы именно к этому, мы, 
сорвиголовы духа, взобравшиеся на самую высокую и самую опасную вершину 
современной мысли и осмотревшие себя оттуда, посмотревшие оттуда вниз? Не 
являемся ли мы именно в этом - греками? Поклонниками форм, звуков, слов? Именно 
поэтому - художниками?
Рута у Генуи,
осенью 1886 года
 
 

"ШУТКА, ХИТРОСТЬ И МЕСТЬ"
Прелюдия в немецких рифмах
1
Приглашение
Не угодно ли, гурманы,
Яств моих отведать пряный
Вкус, усладу и изыск!
Вам еще? Тогда закатим
Старых семь моих вкуснятин
В семикратно новый риск.
2
Мое счастье
Когда искать не стало сил,
Я за находки взялся. 
Когда мне ветер путь закрыл,
Я всем ветрам отдался.
3
Неустрашимый
Рой поглубже, где стоишь!
Там первопричина!
Пусть кричат невежи лишь:
"Глубже - чертовщина!"
4
Диалог
А. Был я болен? Исцелился?
Мой рассудок помутился!
Что за врач меня лечил?
Б. Верю я - ты исцелился:
Тот здоров, кто все забыл.
5
Добродетельным
И добродетели наши должны иметь легкие ноги,
Словно Гомера стихи, приходить и тотчас
уходить!
6
Светский ум