и новостью довольно коварной, которая, быть может, должна возбудить недоверие 
именно среди философов, - в вас же, друзья мои, она встретит уже меньше 
противодействия, если только она явится своевременно, а не слишком поздно: ибо, 
как мне донесли, вы нынче не очень-то верите в Бога и в богов. Но может быть, в 
своем откровенном рассказе я зайду дальше, чем допускают строгие привычки 
вашего слуха? При подобных диалогах названный бог заходил дальше, гораздо 
дальше, и был всегда намного впереди меня... Если бы это было дозволено, то я 
стал бы даже, по обычаю людей, называть его великолепными именами и приписывать 
ему всякие добродетели, я стал бы превозносить его мужество в исследованиях и 
открытиях, его смелую честность, правдивость и любовь к мудрости. Но вся эта 
достопочтенная ветошь и пышность вовсе не нужна такому богу. "Оставь это для 
себя, для тебе подобных и для тех, кому еще это нужно! - сказал бы он. - У меня 
же нет никакого основания прикрывать мою наготу!" - Понятно: может быть, у 
такого божества и философа нет стыда? - Раз он сказал вот что: "порою мне 
нравятся люди, - и при этом он подмигнул на Ариадну, которая была тут же, - 
человек, на мои взгляд, симпатичное, храброе, изобретательное животное, 
которому нет подобного на земле; ему не страшны никакие лабиринты. Я люблю его 
и часто думаю о том, как бы мне еще улучшить его и сделать сильнее, злее и 
глубже". - "Сильнее, злее и глубже?" - спросил я с ужасом. "Да, - сказал он еще 
раз, - сильнее, злее и глубже; а также прекраснее" - и тут бог-искуситель 
улыбнулся своей халкионической улыбкой, точно он изрек что-то очаровательно 
учтивое. Вы видите, у этого божества отсутствует не только стыд; многое 
заставляет вообще предполагать, что боги в целом могли бы поучиться кое-чему у 
нас, людей. Мы, люди, - человечнее...
296
Ах, что сталось с вами, моими пером и кистью написанными мыслями! Еще не так 
давно вы были пестры, юны и злобны, полны шипов и тайных пряностей, 
заставлявших меня чихать и смеяться, - а теперь? Вы уже утратили свою новизну, 
некоторые из вас, к моему отчаянию, готовы стать истинами: такими бессмертными 
выглядят они, такими трогательно порядочными, такими скучными! Но было ли 
когда-нибудь иначе? Что же списываем и малюем мы, мандарины, своей китайской 
кисточкой, мы, увековечивающие все, что поддается описанию, - что в состоянии 
мы срисовать? Ах, всегда лишь то, что начинает блекнуть и выдыхаться! Ах, 
всегда лишь удаляющиеся и исчерпанные грозы и желтые поздние чувства! Ах, 
всегда лишь таких птиц, которые долетались до усталости и даются нам в руки - в 
наши руки! Мы увековечиваем лишь то, чему уже недолго осталось жить и летать, 
все усталое и дряблое! И только для ваших сумерек, мысли мои, написанные пером 
и кистью, только для них есть у меня краски, быть может бездна красок, пестрых 
и нежных, целых пятьдесят миров желтых и бурых, зеленых и красных пятен - но по 
ним никто не угадает, как вы выглядели на заре, вы, внезапные искры и чудеса 
моего одиночества, мои старые любимые - скверные мысли!
	
С ВЫСОКИХ ГОР
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ПЕСНЬ 
О полдень жизни! Дивная пора!
Пора расцвета!
Тревожным счастием душа моя согрета: 
Я жду друзей с утра и до утра, 
Где ж вы, друзья? Придите! уж пора! 
О, не для вас ли нынче глетчер мой
Оделся в розы?
Вас ждёт ручей. Забывши бури, грозы, 
Стремятся тучи к выси голубой, 
Чтоб вас приветствовать воздушною толпой. 
Здесь пир готовлю я друзьям своим:
Кто к далям звёздным
Живёт так близко, - к этим страшным безднам? 
Где царство, равное владениям моим? 
А мёд мой, - кто же наслаждался им?.. 
- Вот вы, друзья! - Но, горе! вижу я,
Что не ко мне вы...
Вы смущены, о, лучше б волю гневу 
Вы дали вашему! Так изменился я? 
И чем я стал, то чуждо вам, друзья? 
Я стал иным? И чуждым сам себе?
Я превратился
В бойца, который сам с собою бился? 
На самого себя наперекор судьбе 
Восстал и изнемог с самим собой в борьбе? 
Искал я, где суровый край ветров?
Я шёл в пустыни
Полярных стран, безлюдные доныне, 
Забыл людей, хулы, мольбы, богов? 
Стал призраком, блуждающим средь льдов? 
- Друзья былые! Ужас вас сковал,
Немые глыбы
Вам страшны! Нет! Здесь жить вы не могли бы: 
Ловцом, который серну бы догнал, 
Здесь надо быть, средь этих льдов и скал. 
Стал злым ловцом я! Лук натянут мой