он по самым мучительным своим воспоминаниям, о какие ничтожные преграды 
обыкновенно разбивались в прошлом существа высшего ранга, надламывались, 
опускались, становились ничтожными! Общее вырождение человека, вплоть до того 
"человека будущего", в котором тупоумные и пустоголовые социалисты видят свой 
идеал - вырождение и измельчание человека до совершенного стадного животного 
(или, как они говорят, до человека "свободного общества"), превращение человека 
в карликовое животное с равными правами и притязаниями возможно, в этом нет 
сомнения! Кто продумал когда-нибудь до конца эту возможность, тот знает одной 
мерзостью больше, чем остальные люди, - и, может быть, знает также новую 
задачу! - 


ОТДЕЛ ШЕСТОЙ:
МЫ, УЧЁНЫЕ 
204
Рискуя, что и здесь морализирование окажется тем, чем оно было всегда, - именно 
безбоязненным montrer ses plaies, по выражению Бальзака, - я отваживаюсь 
выступить противником того неподобающего и вредного смещения рангов, которое 
нынче грозит произойти между наукой и философией совершенно незаметно и как бы 
со спокойной совестью. Полагаю, что нужно иметь право высказывать свое мнение о 
таких высших вопросах ранга на основании своего опыта - а опыт, как мне кажется,
 значит всегда скверный опыт? - чтобы не говорить, как слепые о цветах или как 
женщины и художники говорят против науки ("ах, эта скверная наука! - вздыхают 
они, покорные своему инстинкту и стыдливости, - она всегда разоблачает!" - ). 
Провозглашение независимости человека науки, его эмансипация от философии есть 
одно из более тонких следствий демократического строя и неустройства; 
самопрославление и самопревозношение ученого находится нынче всюду в периоде 
полного весеннего расцвета, - однако это еще не значит, что самовосхваление в 
этом случае смердит приятно. "Долой всех господ!" - вот чего хочет и здесь 
инстинкт черни; и после того как наука с блестящим успехом отделалась от 
теологии, у которой она слишком долго была "служанкой", она стремится в своей 
чрезмерной заносчивости и безрассудстве предписывать законы философии и со 
своей стороны разыгрывать "господина", - что говорю я! - философа. Моя память - 
память человека науки, с позволения сказать! - изобилует наивными выходками 
высокомерия со стороны молодых естествоиспытателей и старых врачей по отношению 
к философии и философам (не говоря уже об образованнейших и спесивейших из всех 
ученых, о филологах и педагогах, являющихся таковыми по призванию - ). То это 
был специалист и поденщик, инстинктивно оборонявшийся вообще от всяких 
синтетических задач и способностей; то прилежный работник, почуявший запах 
otium и аристократической роскоши в душевном мире философа и почувствовавший 
себя при этом обиженным и униженным. То это был дальтонизм утилитариста, не 
видящего в философии ничего, кроме ряда опровергнутых систем и расточительной 
роскоши, которая никому "не приносит пользы". То на сцену выступал страх перед 
замаскированной мистикой и урегулированием границ познавания; то пренебрежение 
отдельными философами, невольно обобщившееся в пренебрежение философией. Чаще 
же всего я находил у молодых ученых за высокомерным неуважением к философии 
дурное влияние какого-нибудь философа, которого они хотя в общем и не 
признавали, но тем не менее подчинялись его презрительным оценкам других 
философов, следствием чего явилось общее отрицательное отношение ко всей 
философии. (Таковым кажется мне, например, влияние Шопенгауэра на современную 
Германию: проявлением своей неразумной ярости по отношению к Гегелю он довел 
дело до того, что все последнее поколение немцев порвало связь с немецкой 
культурой, которая была вершиной и провидческой тонкостью исторического 
чувства; но именно в этом случае сам Шопенгауэр оказался до гениальности бедным,
 невосприимчивым, не немецким.) Говоря же вообще, быть может, прежде всего 
человеческое, слишком человеческое, короче - духовная убогость самих новейших 
философов радикальнейшим образом подорвала уважение к философии и раскрыла 
ворота плебейскому инстинкту. Сознаемся-ка себе, до какой степени далек от 
нашего современного мира весь род Гераклитов, Платонов, Эмпедоклов - и как там 
еще ни назывались все эти царственные, великолепные отшельники мысли; сознаемся,
 что перед лицом таких представителей философии, которые нынче благодаря моде 
так же быстро всплывают наружу, как и проваливаются, - как, например, в 
Германии оба берлинских льва, анархист Евгений Дюринг и амальгамист Эдуард фон 
Гартман, - бравый человек науки с полным правом может чувствовать себя 
существом лучшего рода и происхождения. В особенности же способен заронить 
недоверие в душу молодого, честолюбивого ученого вид тех философов всякой 
всячины, которые называют себя "философами действительности" или 
"позитивистами": ведь в лучшем случае сами они ученые и специалисты - это ясно 
как день! - ведь все они суть побежденные и вновь покоренные наукой люди, 
которые некогда захотели от себя большего, не имея права на это "большее", не 
имея права на ответственность, - и которые теперь с достоинством, но питая 
чувство злобы и мести, являют словом и делом неверие в царственную задачу и 
царственное значение философии. В конце концов, как же и могло быть иначе! 
Наука процветает нынче и кажется с виду чрезвычайно добросовестной, между тем 
как то, до чего постепенно принизилась вся новейшая философия, этот остаток 
философии наших дней, возбуждает недоверие и уныние, если не насмешку и 
сострадание. Философия, сокращенная до "теории познания", фактически являющаяся 
не более как боязливой эпохистикой и учением о воздержании; философия, которая 
вовсе не переступает порога и с мучениями отказывает себе в праве на вход, - 
это философия при последнем издыхании, некий конец, некая агония, нечто