ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ: 
О ПРЕДРАССУДКАХ ФИЛОСОФОВ
1
Воля к истине, которая соблазнит нас еще не на один отважный шаг, та знаменитая 
истинность, о которой до сих пор все философы говорили с благоговением, - что 
за вопросы предъявляла уже нам эта воля к истине! Какие странные, коварные, 
достойные внимания вопросы! Долго уже тянется эта история - и все же кажется, 
что она только что началась. Что же удивительного, если мы наконец становимся 
недоверчивыми, теряем терпение, нетерпеливо отворачиваемся? Если мы, в свою 
очередь, учимся у этого сфинкса задавать вопросы? Кто собственно тот, кто 
предлагает нам здесь вопросы? Что собственно в нас хочет "истины"? - 
Действительно, долгий роздых дали мы себе перед вопросом о причине этого 
хотения, пока не остановились окончательно перед другим, еще более глубоким. Мы 
спросили о ценности этого хотения. Положим, мы хотим истины, - отчего же лучше 
не лжи? Сомнения? Даже неведения? Проблема ли ценности истины предстала нам, 
или мы подступили к этой проблеме? Кто из нас здесь Эдип? Кто сфинкс? Право, 
это какое-то свидание вопросов и вопросительных знаков. И поверит ли кто, что в 
конце концов нам станет казаться, будто проблема эта еще никогда не была 
поставлена, будто впервые мы и увидали ее, обратили на нее внимание, отважились 
на нее? Ибо в этом есть риск, и, может быть, большего риска и не существует.
2
"Как могло бы нечто возникнуть из своей противоположности? Например, истина из 
заблуждения? Или воля к истине из воли к обману? Или бескорыстный поступок из 
своекорыстия? Или чистое, солнцеподобное, созерцание мудреца из ненасытного 
желания? Такого рода возникновение невозможно; кто мечтает о нем, тот глупец, 
даже хуже; вещи высшей ценности должны иметь другое, собственное происхождение, 
- в этом преходящем, полном обольщений и обманов ничтожном мире, в этом 
сплетении безумств и вожделений нельзя искать их источников! Напротив, в недрах 
бытия, в непреходящем, в скрытом божестве, в "вещи самой по себе" - там их 
причина, и нигде иначе!" - Такого рода суждение представляет собою типичный 
предрассудок, по которому постоянно узнаются метафизики всех времен; такого 
рода установление ценности стоит у них на заднем плане всякой логической 
процедуры; исходя из этой своей "веры", они стремятся достигнуть "знания", 
получить нечто такое, что напоследок торжественно скрещивается именем "истины". 
Основная вера метафизиков есть вера в противоположность ценностей. Даже самым 
осторожным из них не пришло на ум усомниться уже здесь, у порога, где это было 
нужнее всего, - хотя бы они и давали обеты следовать принципу "de omnibus 
dubitandum". А усомниться следовало бы, и как раз в двух пунктах: во-первых, 
существуют ли вообще противоположности и, во-вторых, не представляют ли собою 
народные расценки ценностей и противоценности, к которым метафизики приложили 
свою печать, пожалуй, только расценки переднего плана, только ближайшие 
перспективы, к тому же, может быть, перспективы из угла, может быть, снизу 
вверх, как бы лягушачьи перспективы, если употребить выражение, обычное у 
живописцев. При всей ценности, какая может подобать истинному, правдивому, 
бескорыстному, все же возможно, что иллюзии, воле к обману, своекорыстию и 
вожделению должна быть приписана более высокая и более неоспоримая ценность для 
всей жизни. Возможно даже, что и сама ценность этих хороших и почитаемых вещей 
заключается как раз в том, что они состоят в фатальном родстве с этими дурными, 
мнимо противоположными вещами, связаны, сплочены, может быть, даже тождественны 
с ними по существу. Может быть! - Но кому охота тревожить себя такими опасными 
"может быть"! Для этого нужно выжидать появления новой породы философов, таких, 
которые имели бы какой-либо иной, обратный вкус и склонности, нежели прежние, - 
философов опасного "может быть" во всех смыслах. - И, говоря совершенно 
серьезно, я вижу появление таких новых философов.
3
После довольно долгих наблюдений над философами и чтения их творений между 
строк я говорю себе, что большую часть сознательного мышления нужно еще отнести 
к деятельности инстинкта, и даже в случае философского мышления; тут нужно 
переучиваться, как переучивались по части наследственности и "прирожденного". 
Сколь мало акт рождения принимается в счет в полном предшествующем и 
последующем процессе наследования, столь же мало противоположна 
"сознательность" в каком-либо решающем смысле инстинктивному, - большею частью 
сознательного мышления философа тайно руководят его инстинкты, направляющие это 
мышление определенными путями. Да и позади всей логики, кажущейся самодержавной 
в своем движении, стоят расценки ценностей, точнее говоря, физиологические 
требования, направленные на поддержание определенного жизненного вида. Например,
 что определенное имеет большую ценность, нежели неопределенное, иллюзия - 
меньшую ценность, нежели "истина", - такого рода оценки, при всем их важном 
руководящем значении для нас, все же могут быть только оценками переднего плана 
картины, известным родом niaiserie, потребной как раз для поддержки 
существования таких созданий, как мы. Предположив именно, что вовсе не человек 
есть "мера вещей"...
4
Ложность суждения еще не служит для нас возражением против суждения; это, быть 
может, самый странный из наших парадоксов. Вопрос в том, насколько суждение 
споспешествует жизни, поддерживает жизнь, поддерживает вид, даже, возможно, 
способствует воспитанию вида; и мы решительно готовы утверждать, что самые