духа; у них нет того инстинктивного недоверия к ложным путям мышления, которое 
в силу долгого упражнения пустило корни в душе каждого научного человека. Им 
достаточно найти вообще какую-нибудь гипотезу по данному вопросу, и тогда они 
пламенно защищают ее и полагают, что этим сделано все. Иметь мнение - значит у 
них уже фанатически исповедовать его и впредь приютить в своем сердце в 
качестве убеждения. В необъясненном вопросе они горячатся в пользу первой 
пришедшей им в голову выдумки, которая похожа на объяснение, - из чего, 
особенно в области политики, постоянно получаются наихудшие результаты. - 
Поэтому теперь каждый должен был бы основательно изучить, по меньшей мере, одну 
науку: тогда он все же будет знать, что такое метод и как необходима крайняя 
рассудительность. В особенности женщинам следует дать этот совет: ведь они 
теперь становятся непоправимыми жертвами всех гипотез, тем более если последние 
производят впечатление чего-то остроумного, увлекательного, оживляющего и 
укрепляющего. Более того: присматриваясь внимательнее, замечаешь, что огромное 
большинство всех образованных людей еще теперь требует от мыслителей убеждений, 
и одних только убеждений, и что лишь ничтожное меньшинство ищет достоверности. 
Первые хотят быть сильно увлеченными, чтобы через это самим получить прирост 
силы; последние, немногие люди, имеют тот объективный интерес, который 
отвлекается от личных выгод, в том числе и от указанного прироста силы. На 
первый, значительно преобладающий, класс рассчитывают всюду, где мыслитель 
ведет себя как гений и объявляет себя таковым, т. е. выступает как высшее 
существо, которому присущ авторитет. Поскольку такого рода гений поддерживает 
пыл убеждений и возбуждает недоверие к осторожному и скромному духу науки, он 
враг истины, каким бы женихом ее он ни мнил себя.
636
Правда, существует и совсем иной род гениальности - именно, гениальность 
справедливости; и я не могу решиться оценить ее ниже, чем какую-либо 
философскую, политическую или художническую гениальность. В ее натуре - 
избегать с глубоким недовольством всего, что ослепляет и запутывает суждение о 
вещах; она, следовательно, есть противница убеждений; ибо она хочет каждому 
давать свое, будь то живое или мертвое, реальное или мыслимое, - и для этого 
она должна его чисто познавать; поэтому она старается ярко освещать каждую вещь 
и заботливо осматривать ее. Под конец она воздает даже своему противнику, 
слепому или близорукому "убеждению" (как его зовут мужчины - у женщин оно 
зовется "верой"), то, что ему надлежит - ради истины.
637
Из страстей вырастают мнения; косность духа превращает последние в застывшие 
убеждения. - Но кто ощущает в себе свободный, неутомимо жизненный дух, тот 
может через постоянные перемены предупреждать это застывание; и если он всецело 
есть мыслящая лавина, то в голове его не окажется никаких мнений, а только 
достоверности и точно измеренные вероятности. - Мы же, имеющие смешанное 
существо, то горящие огнем, то охлаждаемые духом, - преклоним колена перед 
справедливостью, как единственной богиней, которую мы признаём. Огонь в нас 
делает нас обычно несправедливыми и, в отношении этой богини, нечистыми; 
никогда мы не смеем в таком состоянии брать ее руку, никогда в это время к нам 
не обращена строгая улыбка ее сочувствия. Мы почитаем ее, как невидимую под 
покрывалом Изиду нашей жизни; со стыдом мы приносим ей, как штраф и жертву, 
нашу скорбь, когда огонь сжигает и пожирает нас. Тогда нас спасает дух и не 
дает нам совсем сгореть и обуглиться; он отрывает нас от жертвенного алтаря 
справедливости или закутывает нас асбестовой тканью. Спасенные от огня, мы идем 
тогда, гонимые духом, от мнения к мнению, через перемену партий, как 
благородные изменники всего, чему только можно изменить, - и все же без чувства 
вины.
638
Странник. Кто хоть до некоторой степени пришел к свободе разума, тот не может 
чувствовать себя на земле иначе, чем странником, хотя и не путником, 
направляющимся к определенной конечной цели: ибо такой цели не существует. Но 
он хочет смотреть с раскрытыми глазами на все, что, собственно, совершается в 
мире; поэтому его сердце не должно слишком крепко привязываться к единичному; в 
нем самом должно быть нечто странствующее, что находит радость в перемене и 
тленности. Правда, такой человек не будет иметь недостатка в дурных ночах, 
когда он утомлен и находит запертыми ворота города, который мог бы дать ему 
отдых; быть может, к тому же, как на Востоке, за воротами города начинается 
здесь пустыня, так что то издали, то вблизи раздается рев хищных зверей, 
подымается сильный ветер и разбойники похищают его вьючных животных. Тогда 
ужасная ночь опускается на пустыню, как вторая пустыня, и сердце его утомляется 
странствиями. И когда восходит перед ним утреннее солнце, пылая, как бог гнева, 
когда открывается город, он видит в лицах здесь живущих, быть может, еще больше 
пустыни, грязи, обмана, неверности, чем перед воротами, - и день предстает ему 
едва ли не хуже, чем ночь. Такие мгновения могут выпадать на долю странника; но 
позже в награду приходят блаженные утра новых местностей и дней, когда уже на 
рассвете он видит, как мимо него с пляской проносятся в горном тумане рои муз; 
и когда он потом тихо прохаживается под деревьями, в соразмерности дополуденной 
души, - с вершин деревьев и из засад их убранства к нему падает одно лишь 
доброе и светлое - дары всех тех свободных духов, которых родина - горы, лес и 
одиночество и которые, подобно ему, предаваясь то радости, то размышлению, 
живут философами и странниками. Рожденные из таинств утра, они мечтают о том, 
какое чистое, сияющее, просветленно-радостное лицо может иметь день между 
десятым и двенадцатым часом - они ищут дополуденной философии.